"Штык не может стоять!"

Пожалуй, это была первая незаказная рецензия на самого Довлатова (не считая так называемых "внутренних" - в издательствах, когда назначаемые рецензенты по обязанности пишут отклики на рукописи авторов "со стороны"). Ныне о нем написано уже столько - воспоминаний, эссе, исследовательских трудов, - что объем литературы про Сергея Довлатова наверняка и многократно превысил созданное им самим. Это нормально, когда речь идет не просто о писателе, и даже не просто о талантливом писателе, а о писателе, сумевшем нащупать нерв своей эпохи, стать ее выразителем. Можно до умопомрачения спорить, хотел ли того он сам, или "так получилось" - стихийно и помимо его воли... В данный момент это не имеет значения. Важно, что так оно и есть на самом деле.

...Родившись в эвакуации в Уфе, русский писатель Сергей Довлатов умер в эмиграции в Нью-Йорке. При этом ленинградцы-петербуржцы справедливо считают его своим земляком, поскольку основную часть жизни он прожил в "северной Венеции". Израильтяне утверждают, что он - их земляк, поскольку мама у него еврейка. Армяне, ссылаясь на отцовские корни, настаивают на его родстве с их гордым кавказским народом... Однако же и многие таллиннцы с полным основанием склонны полагать, что Довлатов - их земляк, потому что пару c лишним лет (1973-1975) он жил в эстонской столице. И, как всегда в подобных ситуациях, правы и первые, и вторые, и третьи, и четвертые. А также пятые, шестые, седьмые, двадцать девятые и семьдесят восьмые. Потому что Сергей Довлатов, без всяких натяжек, может считаться гражданином Вселенной (надеемся, что сам он, чуравшийся всяческой патетики, простит нам некоторую выспренность этой фразы).

Эстония для Довлатова стала как бы репетицией "настоящей" эмиграции. Только в отличие от последней, куда режим выпихнул его насильно, в Эстонию он приехал вполне добровольно. Причем именно здесь, как никогда более - ни до, ни после Таллинна, - он работал в каком-то смысле на режим: был корреспондентом партийной газеты "Советская Эстония" (вершина его журналистской карьеры в СССР, как он сам потом с иронией говорил и писал). К этому периоду своей жизни Довлатов будет потом возвращаться снова и снова: в целых циклах рассказов ("Компромисс" и "Ремесло") и от случая к случаю, в отдельных произведениях - об отдельных эпизодах. Так что влияние Эстонии на его творчество прослеживается несомненно и явно. Оказал ли сам Довлатов какое-нибудь влияние на литературу Эстонии? Разумеется. Чаяниями писателя Теэта Калласа на эстонский язык переведены несколько его повестей и рассказов, частично опубликованных в периодической печати, а затем изданных отдельной книгой ("Kompromiss", изд-во "Kupar", Таллинн, 1995 год). И хотя перевести довлатовскую прозу на другой язык безумно сложно ввиду ее стилистической уникальности, эстонский перевод признан одним из наиболее удачных, а сама книга в короткий срок была раскуплена и уже стала библиографической редкостью.

...Он уехал из Таллинна осенью 1975-го. Сначала в Питер, потом в Нью-Йорк. И никогда уже больше сюда не возвращался. Но в Таллинне живут люди, хорошо знавшие его, работавшие с ним в одной редакции, вместе с ним выпивавшие и закусывавшие quantum satis, переписывавшиеся с ним уже после его отъезда. Здесь стоит на улице Теэстузе дом, в котором он жил (и на котором почему-то до сих пор нет соответствующей мемориальной доски; надо надеяться - ПОКА нет...). И здесь читают и любят его книги. По-русски и по-эстонски.

В своей книге "Ремесло" Сергей ДОВЛАТОВ определил Таллинн как

"Вертикальный город"

Вот как он описывает свое появление и проживание здесь:

"Таллинн называют искусственным, кукольным, бутафорским. Я жил там и знаю, что все это настоящее. Значит, для Таллинна естественно быть чуточку искусственным...

Эстонскую культуру называют внешней. Что ж, и на том спасибо. А ругают внешнюю культуру, я думаю, именно потому, что ее так заметно не хватает гостям эстонской столицы.

В Эстонии - нарядные дети. В Эстонии нет бездомных собак. В Эстонии можно увидеть такелажников, пьющих шерри-бренди из крошечных рюмок...

Почему я отправился именно в Таллинн? Почему не в Москву? Почему не в Киев, где у меня есть влиятельные друзья?..

Разумные мотивы отсутствовали. Была попутная машина.

(...)Наутро я уже сидел в кабинете заместителя редактора "Молодежи Эстонии".

Начал печататься как внештатный автор. Затем работал ответственным секретарем в портовой многотиражке. Еще через месяц пригласили в отдел информации "Советской Эстонии".

Материальное и гражданское положение несколько стабилизировалось. Я зарабатывал около трехсот рублей в месяц. Обучился выпивать по-западному: лимон, маслины, жалкие наперстки...

Гонорарная касса работала ежедневно. Напечатался - и в тот же день получай.

Но и тут я опоздал. (Злополучный шапочный разбор.) Эстонские привилегии шли на убыль. Началось с мелочей. Пропала ветчина из магазинов. Затем ввели четыре гонорарных дня. В баре Дома печати запретили торговать коньяком. Кроме этих частностей были также другие, идеологические перемены. Однако же не будем забегать вперед...

Соло на ундервуде

Это было в Таллинне. Захожу в магазин. Хочу купить застежку-молнию, спрашиваю: "Молнии есть?"

"Нет".

"А где ближайший магазин, в котором они продаются?"

Продавец ответил: "В Хельсинки..."

У меня появились друзья среди таллиннской интеллигенции. Журналисты, филологи, молодые ученые. Я давал им свои рассказы. Город маленький, слухи распространяются быстро. Мне сообщили, что в издательстве ждут, когда я представлю рукопись. Я отобрал шестнадцать самых безобидных рассказов и пошел в издательство.

Редактор Эльвира Кураева встретила меня чрезвычайно приветливо.

Через несколько дней звонит - очень понравилось. Даем на рецензию в Тартуский университет.

- А можно самому Лотману?

- Вообще-то можно. Юрий Михайлович с удовольствием напишет рецензию. Только я не советую. Его фамилия привлечет нежелательный интерес. Пошлем доценту Беззубову. Это очень знающий человек(...).

Беззубов написал положительную рецензию. Приводить ее целиком не имеет смысла. Вот последний абзац:

"С.Довлатов является зрелым писателем. Его рассказы обладают несомненными литературными достоинствами".

Через три недели со мной был подписан договор - 36/ЕИ-74.

О моей книжке заговорили. Руководитель издательства Аксель Тамм объявил, что это лучшая книжка у них за последние годы. В своих интервью корреспондентам газет директор "Ээсти раамат" обязательно называл мою фамилию.

Чем был вызван такой успех? Ведь цену своим рассказам я знаю. Не такие уж они замечательные.

Дело в литературной ситуации. Среди эстонских писателей есть очень талантливые. Например - Ветемаа, Унт, Каплинский, Ардер. На эстонском языке издается все, что они пишут. Оно и понятно, язык локальный, тиражи маленькие. Кто там услышит в Москве?

Молодой эстонский поэт выпустил книгу с фаллосом на обложке. Такой обобщенный, но узнаваемый контур. Не перепутаешь... Я не хочу сказать, что это высокое творческое достижение. Просто факт, свидетельствующий о мягком цензурном режиме.

Разумеется, есть и в эстонской литературе категорические табу - национальный вопрос, к примеру. И тем не менее...

С русским языком дело обстоит несколько иначе. У русских авторов возможностей значительно меньше. Хотя слабая тень эстонских привилегий ложится и на них.

Помимо этого, русская литературная секция в Таллинне очень малочисленна. Уже три года здесь не принимали в Союз (писателей. - Изд.) новых членов. Поэтому мной так заинтересовались.(...)

Соло на ундервуде

Аксель Тамм передал мне один разговор.

Цензор говорит: "Довлатов критикует армию".

"Где, покажите".

"Это, конечно, мелочи, детали, но все же..."

"Покажите хоть одну конкретную фразу".

"Да вот: "На ремне у дневального болтался штык".

"Ну и что?"

"Как-то неприятно - болтался штык... Как-то легкомысленно..."

Аксель Тамм не выдержал и крикнул цензору: "Штык - не член! Он не может стоять! Он болтается!"...

Вячеслав ИВАНОВ