В прежние времена, когда звезды еще не были столь доступны, как нынче, мои знакомые, люди совершенно разные и друг с другом не знакомые, довольно часто интересовались, у кого легче брать интервью - у драматических артистов или у певцов? Весьма коварный вопрос, на который невозможно ответить так, чтобы никого не обидеть. И я всегда уклончиво отвечала: легче всего разговаривать с режиссерами, потому что они по роду своей деятельности обязаны владеть искусством анализа и обобщения. Попросту говоря, у режиссеров язык лучше подвешен, что, собственно говоря, и требуется в нашем деле.
С этой установкой, со временем угнездившейся где-то в глубине сознания, явилась я много лет назад на встречу с кинорежиссером Ильей Авербахом, чьи фильмы - «Степень риска», «Драма из старинной жизни», «Чужие письма», «Фантазии Фарятьева», «Объяснение в любви», «Голос» и особенно «Монолог» с Михаилом Глузским в главной роли - мне действительно очень нравились. К тому же Илья Авербах был режиссером питерским, следовательно, интеллигентным, начисто лишенным столичных амбиций.
Словом, все было просчитано и, как мне виделось, облегчало поставленную задачу - взять интервью для «Молодежки».
«Нет, я не коллекционер»
Глубокая тоска накатила в тот момент, когда я настигла Илью Александровича в сыром полумраке закулисной части Дома офицеров флота, ныне торжественно именуемого Русским культурным центром. В ответ на мое вежливое приветствие он вздрогнул и прищурился, словно не рассчитывал повстречать живого человека в дебрях этого мрачного безлюдья. «Мы здесь через час фильм будем показывать. Как вы думаете, зрители придут?» - спросил он почти бесцветным тоном, в котором, однако, сквозило легкое сомнение. Постаравшись придать своему голосу пионерскую бодрость, я уверила его в том, что придут непременно. И практически не обманула: зрители были. Но это были какие-то другие зрители, бесконечно далекие от героев Ильи Авербаха. Кажется, они изрядно обозлились на восторженную тетеньку, вскормленную любовью к художественной самодеятельности, когда она, сцепив в замок пухлые ручки и пылко прижав их к груди, звонко объявила: «А сейчас, товарищи, поблагодарим нашего гостя за интересную встречу!» - два часа, потраченные на картину Авербаха, уместнее было употребить на домино.
Через полчаса я постучалась в гостиничный номер, в котором остановился Илья Александрович Авербах.
На столе лежала коробка с табаком. И - трубки, которые я тут же мысленно пересчитала: одна, две, три... шесть. Седьмую Авербах держал в руке.
- Вы их коллекционируете?
- Я их курю. Если одной трубкой пользоваться долго, она забивается, отсыревает, теряет вкус. Нет, я не коллекционер.
Трудно сказать, отчего эта промежуточная реплика так сильно врезалась в память. Возможно, потому, что была единственной, совершенно не рассчитанной на компетентность собеседника, на его понимание обсуждаемой проблемы, если, конечно, правила эксплуатации курительных трубок вообще можно считать проблемой.
А разговор с Ильей Авербахом очень напоминал его фильмы, слабо поддающиеся пересказу, выстроенные на произведении чувства и мысли: их можно понять или не понять, принять или не принять - объяснить почти невозможно. Режиссер тоже не был склонен к пояснениям типа «этой картиной я хотел сказать...» Разве что о последней, «Голос», говорил чуть подробнее, возможно, оттого, что она - о самом для него дорогом - о кинематографистах.
- Илья Александрович, герои ваших фильмов, все до единого - интеллигенты. Это совпадение?
- Мне кажется, снимать нужно то, что хорошо знаешь. Разве не так? Кроме того, меня привлекают люди сложно устроенные, с их внутренними поисками, духовной активностью. А впрочем... Моей дипломной работой был фильм о боксерах. Он короткий, всего две части, и играли в нем собственно боксеры. Недавно я вновь случайно посмотрел этот фильм.
- Понравился?
- К старым работам всегда относишься критически. Но это как раз тот случай, когда закралась мысль: может быть, ничего лучше я и не снял?
- А если серьезно?
- О своих работах говорить очень трудно. Это ведь правда, что они - как дети: все - свои. А потом проходит время, и достоинств уже не замечаешь - видишь только комплекс ошибок. Так что любимые назвать не могу. Но объективно - лучше последние. По режиссуре.
- Это «Объяснение в любви», «Фантазии Фарятьева» и «Голос»?
- Пожалуй, так.
- А что говорят друзья и коллеги?
- Некоторые, посмотрев «Голос», назвали его нечетким фильмом, в котором отсутствует программа. Но он и задумывался именно как нечеткая картина, где каждая клеточка гораздо важнее целого.
В самом деле, как пересказать фильм «Голос»? О чем эта картина? Об актрисе, которая, не думая о том, что умирает, смертельно боялась, что ее озвучат чужим голосом? Кажется, я довольно точно изложила сюжет, но совсем другого фильма, не того, что снял режиссер Илья Авербах.
- В этом фильме вам очень легко было сбиться на мелодраму, от которой «Голос» меж тем очень далек.
- Не так и далек: до мелодрамы был всего один шаг. Достаточно было одного: сделать историю героини подробнее. Чуть подробнее, понимаете? Чтобы зритель успел посмеяться, а потом успел поплакать. Мы же умышленно не даем ему успеть. Это картина-пробег, что многих в ней как раз и не устраивает. Человек ведь так любит насладиться в кино собственным чувством. А мы хотели, чтобы он не успел насладиться вволю. Пусть что-то застрянет в каких-то клеточках, а ощущение от увиденного - оно пусть возникнет, но позже, после картины.
Голос
Мне кажется, эту последнюю свою игровую киноленту Илья Авербах сделал для самых дорогих ему зрителей - для тех, кто действительно любит кино. Вообще-то про кино снято много фильмов, но эта история могла произойти не только в кинематографе, ибо в любой сфере деятельности есть люди, самозабвенно делающие свое дело, до последнего вздоха, до последней черты. Но тут, чувствуется, Авербаху очень хотелось вскрыть именно кинематографическую жизнь и внимательно посмотреть на нее вместе со зрителями.
- Как привычно представляют себе кинематограф? Как мир сладкой жизни, где красивые герои в модных пиджаках и темных очках соблазняют девушек, разъезжают по «заграницам» и всяческим фестивалям. Меж тем наша профессия требует постоянной самоотдачи и заключается в непрестанном, каждодневном труде, - говорил Авербах. - Работать в кино приходит масса народу, и все ужасно жалуются на жизнь, и никто не в силах с ней расстаться. Странное явление, не правда ли? Вот она, магия, не поддающаяся никакому анализу.
- И она навеяла вам идею фильма о кинематографистах.
- Она подсказала мысль: сделать фильм о судьбе, проживаемой коротко и быстро, но до последнего вздоха.
Илья Александрович вспомнил индийскую притчу о крестьянине, который пашет землю. Он пашет и пашет, а с двух сторон к нему подступают войска. Что делает крестьянин? Он продолжает пахать. «Дело воинов - воевать, дело крестьянина - пахать землю, что бы вокруг ни происходило», - словно подвел черту.
И название последнего игрового фильма режиссера Ильи Авербаха - «Голос» - тоже символично: в кино, этом самом странном из искусств, потому что начисто лишено интимности и делается в большом коллективе, своим собственным голосом должен обладать каждый, кто к нему причастен. Героиня фильма - актриса, но герои картины, снятой в коридорах, комнатах, вестибюлях студии «Ленфильм» - все, для кого по-домашнему привычны эти коридоры, комнаты и вестибюли.
- Интересно, почему вы пригласили на роль героини Наталью Сайко, актрису хорошую, но ведь не звезду, согласитесь.
- Именно потому, что у этой замечательной театральной актрисы нет кинематографического клише. Хотелось, чтобы она не была мгновенно опознана. Хотелось оставить зрителям время на раздумья. Помните, кто играет героя в «Фантазиях Фарятьева»?
- Еще бы не помнить! Андрей Миронов, очень известный актер.
- Но согласитесь, что это было неожиданно - узнать в неуклюжем, мешковатом человеке того самого Андрея Миронова, который обычно так прекрасно поет куплеты, очень пластично танцует и победительно ухаживает за дамами. На внутреннюю перестройку зрителю требовалось минимум полчаса.
- Илья Александрович, вы никогда не думали о том, что ваши герои зачастую рождают острое чувство жалости - в силу своей некоей обделенности, что ли?
- Обделенности? Нет. Это неустроенность. Но хороший человек чаще всего неустроен. Устроены люди, обладающие четкой практической программой. А те, у кого развито нравственное начало, чаще всего совершают поступки вопреки тому, что может принести конкретную пользу. Это так естественно.
- А вы всерьез полагаете, что человека можно научить выполнять свое жизненное предназначение до самой последней черты, до последнего вздоха? Или взять другой ваш фильм - разве можно научить тому, что читать чужие письма - безнравственно?
- Научить? Нет! Пробудить. Нравственности научить невозможно, но создать атмосферу, в которой человек не совершит безнравственный поступок, - искусство может. В конце концов, любое сомнение уже нравственно. И самое ужасное - люди несомневающиеся.
- Вы позволите назвать один из моих самых любимых фильмов?
- Окажите любезность.
- «Монолог».
Смущенная улыбка - и рука вновь потянулась к лежащей на столе трубке.
А я вспоминаю «Монолог» - три судьбы, прихотливо сплетенные и пропущенные сквозь судьбу четвертого героя, самого понятного и, быть может, самого непостижимого - города Ленинграда, точнее, Санкт-Петербурга, одним словом - Питера. И становится понятно, почему именно этого режиссера пригласили снять фильм о Питере в сериале о двенадцати культурных столицах Европы. Он и стал последним фильмом Ильи Авербаха.
В прежние времена, когда звезды еще не были столь доступны, как нынче, мои знакомые, люди совершенно разные и друг с другом не знакомые, довольно часто интересовались, у кого легче брать интервью - у драматических артистов или у певцов? Весьма коварный вопрос, на который невозможно ответить так, чтобы никого не обидеть. И я всегда уклончиво отвечала: легче всего разговаривать с режиссерами, потому что они по роду своей деятельности обязаны владеть искусством анализа и обобщения. Попросту говоря, у режиссеров язык лучше подвешен, что, собственно говоря, и требуется в нашем деле.