Шестьдесят лет назад, в морозном декабре развернулось грандиозное сражение за Москву. Сначала оборонительное, затем контрнаступательное. Гитлер хвастал: «Я затоплю Москву с ее населением!» На город были двинуты оснащенные новейшей бронетехникой, имеющие опыт ведения войны и побед в Европе отборные войска во главе со своими прославленными генералами. Но мужественное сопротивление москвичей, войск, оборонявших Москву, помогло отстоять столицу. В московской битве был развеян миф о непобедимости немецких войск, был сорван их план молниеносной войны. Это была первая победа в Великой Отечественной войне и крупное поражение немцев во Второй мировой войне. Это событие будет вечно жить в мировой истории, как одна из славных ее страниц. Но каждый по-своему видел и пережил эту битву.
...Наш дом стоял на главной улице Наро-Фоминска. Дом на семи ветрах... Через нас, через нашу улицу, наш город шли немецкие части на Москву. И через нас же откатывались обратно...
Мне все время кажется, что я, как один из очень немногих, кто остался тогда в живых, должен рассказать о том времени, чтобы земляки мои, товарищи, родные не были забыты. Чтобы не стерлось из памяти людей то, что происходило тогда.
Конечно, мы не думали, что фашисты дойдут до нас, до нашего города так быстро. Я только что окончил десятилетку. И хотя мне было всего 17, уже работал на фабрике. А вечером, конечно, танцевал... Помните эти старые напевы: «Рио-Рита, Рио-Рита, вертится фокстрот, на площадке танцевальной 41-й год».
Да, шел 41-й год. И я, конечно, не думал, что придется воевать. Хотя пытался поступить в Подольское артиллерийское училище. Потом это училище, эти ребята, с которыми я успел познакомиться, почти все полегли под Москвой. А мы, допризывники, рыли противотанковый ров, дежурили по городу, под бомбами выводили работниц завода в щели, нами же вырытые. Это потом уже поэт скажет о таких, как мы: «Сороковые роковые. Война гуляет по России. А мы такие молодые...» Да, мы были молодыми, но уже знали и про бои в Испании, и про Халкин-Гол, и про озеро Хасан... Тревожное было время, тревожной была наша юность.
В августе 41-го я уже был красноармейцем. «Шагом марш! Не растягайсь!» — это наш старшина обучал нас командам. И он же командовал нам срочную посадку в грузовики, когда нас бросали на ликвидацию вражеского десанта. А уже на другой день хрипящее радио сообщило о взятии Ельни нашими войсками и о присвоении звания гвардейских первым четырем дивизиям. Помню, как мы радовались, когда узнали о том, что наши летчики, взлетавшие с Сааремаа, бомбили Берлин. И среди них был эстонец, полярный летчик Эндель Пусеп. Вы только представьте себе... Германские части под Москвой, а наши летчики бомбят столицу Германии.
В сентябре из нас, слушателей Академии, сформировали отдельный полк для защиты Москвы. Помню, в осеннем тусклом небе висит «рама» — немецкий самолет- разведчик, а я на набережной Москвы-реки осваиваю пулемет «Максим». На Дорогомиловской заставе мы вместе со студентами-медиками сооружали баррикады, под знаменитый Бородинский мост закладывали взрывчатку. Ну, а помимо этого, ходили в патрулях по пустынной Москве, ловили паникеров, провокаторов, мародеров.
Помню, как один из «Юнкерсов» был сбит над Москвой и выставлен для всеобщего обозрения на площади Свердлова. И все ходили смотреть. Вот он, враг, который хотел нас убить. Но мы этого не допустили.
Самыми тяжелыми были дни в октябре. Была прорвана Можайская линия обороны, в Москве объявили осадное положение. И я помню странно пустые улицы, гулкие шаги патрулей в предрассветных сумерках. Но мы верили, что Москву не сдадут.
А мой родной Наро-Фоминск горел. Для немцев он был «калиткой» в Москву, которую надо было открыть во что бы то ни стало. И город бомбили почти постоянно. Все участвовали в обороне, кто как мог. Отец мой тушил пожары, мама ткала парашютную ткань. А трое наших младшеньких тоже старались помочь.
Страшную зиму 1941-1942 гг. отец пережить не смог, умер от голода. А мама с детишками как-то перезимовала в окопах возле деревушки Акулово. Но долго протянуть не смогла, ведь каждый с трудом добытый кусок отдавала детям. Не выжил и мой дядя Петя, который с самого начала ушел в партизаны. Кстати, ранен он был как раз недалеко от деревни Петрищево, где тяжко и страшно умирала на виселице моя землячка Зоя Космодемьянская.
У Наро-Фоминска дрались и красноармейцы-латыши, потомки легендарных «красных стрелков». Тогда, помню, солдаты говорили, что можно быть спокойными, если на флангах латыши. Эти устоят, что бы ни случилось. В память о латышах, сражавшихся с фашистами под Москвой, на 75-м разъезде поставили памятный обелиск, в самом Наро-Фоминске одну из улиц назвали Латышской.
Мы помнили об этом, когда нам самим пришлось освобождать от фашистов Латвию. Недаром наша Панфиловская дивизия получила наименование «Режицкой».
Мне и теперь частенько снится война. И снова вижу я, как на горящем танке мчится мимо нашего дома по главной улице Наро-Фоминска лейтенант Хетагуров, расстреливая огневые точки врага. Этот бросок потом так и называли — «огненный рейс».
И еще помню, как отстреливались, умирая, но не сдаваясь, бывшие мои однокурсники, курсанты артиллерийского училища, те самые, с которыми я драил полы еще в той жизни, которая называлась довоенной и в которой, бывало, мы вместе любили петь: «Таня, Танюша, Татьяна моя!», а командир, сын Чапаева, Александр Васильевич задорно посматривал на нас. Подольские курсанты почти все полегли под Москвой. Мало кто из них остался в живых.
В центре Нары, так называли наш город, оборону держала знаменитая первая Московская пролетарская дивизия. Между прочим, командный пункт комдива Лизюкова располагался в церкви, в той самой церкви, где до войны была моя школа.
Помню и знаменитый парад 7 ноября на Красной площади, с которого бойцы уходили прямо в бой. О нем еще долго будут вспоминать — об этом параде 41-го года в заснеженной, настороженной, обороняющейся Москве. В одном из подразделений шагал и политрук Клочков, тот самый Клочков, который через несколько дней скажет своим 28 панфиловцам: «Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва...»
Впоследствии солдаты Талгарского полка этой дивизии станут моими однополчанами. С ними я прошел нелегкий путь. А много лет спустя, когда Панфиловская дивизия, стоявшая уже здесь, в Клоога, отмечала свое 25-летие, я встретился со многими из тех, с кем рядом когда-то воевал, это были мой командир — герой Советского Союза Иван Шапшаев, Илларион Васильев, один из 28 героев-панфиловцев, оставшийся в живых, комсорг полка Балтабек Джатысбаев, Эдуард Альба, ставший потом директором совхоза «Сауэ». Интернациональная команда... Да кто тогда думал о национальной принадлежности! Москву защищали все.
...Панфиловская дивизия, пятясь, сдерживала гитлеровские части, рвавшиеся к Москве. У станции Крюково комбат Боуржан Момыш-Улы разорвал карту местности: «Дальше нам карта не нужна, мы не отступим». Помните песню? «Шел в атаку яростный сорок первый год, у деревни Крюково погибает взвод. Все патроны кончились, больше нет гранат. И в живых осталось семеро. Молодых солдат...» Это про наших ребят, про панфиловцев... Недаром в 1966 году именно от станции Крюково на пушечном лафете при всех воинских почестях в Москву перевезли прах неизвестного солдата. Известно только, что это был панфиловец.
А Москва выстояла в этом страшном 41-м, шестьдесят лет назад. И не могла не выстоять. Недаром столько жизней было отдано за нее. Это был перелом в войне, перелом, которого ждали долго, на который надеялись, который торопили всеми силами.
И когда мы гнали врага по старой Смоленской дороге, то видели старый памятник: «На сем месте Российское воинство, укрепляясь, спасло Россию и Европу». Именно так — Россию и Европу...
