«Эх, Елизавета, что ж не шлешь ты мне привета?»

Она пила. Пила давно и по-черному. Считалась классным специалистом-отделочником. Наверное, никто в городе лучше ее не малярил, не штукатурил. Руки у нее были золотые, но все, что зарабатывала, она пропивала. В конце концов с ней стали рассчитываться продуктами и поношенной одеждой.

Когда Лиза приехала в Таллинн из Валгаского района, у нее уже было трое детей от разных сожителей. Почему случилось так, что жизнь у нее не заладилась, неизвестно. Здесь, в столице, она встретила Александра, простого, бесхитростного мужика. Душа у него оказалась мягкой, как воск, сердце добрым. Он взял Лизу с тремя детьми. Они сошлись, родили еще двоих — Юлю и Андрюшу.

Но жизни не получилось. Восемь лет Александр надеялся, что Лиза перестанет пить, остановится. Он, жалея детей, своих и чужих, не уходил, терпел. Да и сам мог выпить, конечно. А потом не выдержал, ушел. Детям, правда, помогал, чем мог. Они к нему все хорошо относились и до сих пор зовут батькой, из тюрьмы письма пишут, а он шлет им посылки.

Дом Елизаветы, когда старшие дети — Виктор, Павлик и Наташа — выросли, стал, по сути, притоном. Мама пила почти беспробудно, а дети сначала попрошайничали, затем стали воровать, пошли по тюрьмам. Выходили, принимались за старое и вновь садились. Только за четыре последних года старшие «детки» Елизаветы совершили 17 преступлений — в основном кражи. Крали велосипеды, ботинки с балконов, жратву из подвалов, паласы, документы и деньги на привокзальном рынке.

Отпетая, одним словом, семейка. Младшие, Андрей и Юля, оставленные отцом, росли в атмосфере пьянства, скандалов, грязи и воровства. Мать мало уделяла им внимания. Юля со Светкой, своей племянницей, дочерью Натальи, частенько бродили по Копли и клянчили у людей: «Тетушка, крону дайте на хлебушек». Детей подкармливали добрые люди, кормили на том же рынке.

Несколько раз Елизавету пытались лишить родительских прав, но она обещала исправиться, перестать пить. Но слова сдержать не могла — опять запивала.

Андрюшу, сына Александра, она почему-то недолюбливала, часто прогоняла к отцу. Потом вообще отправила пацана в интернат. Свекровь просила отдать ей ребенка на воспитание и даже готова была его усыновить, но Елизавета проявила неожиданное упрямство: «Роди сама и воспитывай». И Андрея так и не отдала.

В Мустамяэ, куда из Копли переехал жить Александр, оставив жене и детям квартиру с обстановкой, Юля и Андрей иногда приходили ночью. Это значит, в доме матери начинались встречи зеков и попойки. Да так детки взрослые веселились, что сама Елизавета иной раз звонила в полицию и просила: «Приезжайте, разгоните их».

Муж Натальи, отец маленькой Светки, отсидев за пять «художеств», к жене и дочери не вернулся, уехал куда-то из Таллинна. Наталью и в полицию забирали по пьяному делу не раз. Она могла младших сестру и брата отправить за спиртным, украсть у матери кусок колбасы, побить ее. Елизавета терпела от взрослой дочери все, редко кому жаловалась. Хмель снимал все обиды, наполнял жизнь туманом бесчувствия и равнодушия, когда утром даже не вспоминалось о том, что было вчера вечером.

Елизавета была женщиной с царским характером, но очень трудолюбивой, это все соседи знали. Взрослые ее дети жили воровством, но она зарабатывала на пропой своими руками. К ней не относились плохо, жалели только. Но, как это обычно бывает в нашей жизни, жалели на расстоянии, отстраненно и чуть-чуть брезгливо. Никто не видел в ней женщину с изломанной судьбой, никто не пытался понять, когда в ее жизни остановилось время. Было это в Таллинне или другом месте? С первым сожителем или со вторым? Но ведь что-то же было. Никто не рождается порочным и испорченным. Всем хочется жизни хорошей и красивой. Хотя беспорочная жизнь, наверное, невозможна. Поиски таковой для натур неординарных заканчиваются либо смирением, либо падением в пропасть. А вот пропасть у каждого своя.

Русскому человеку ведь как: подавай все или ничего. И если все сразу не получается, то остается ничего. И начинается беспутная жизнь на грани бытия — небытия. И пьянство — как выход из реальности, в которой не оказалось места мечте.

Женское пьянство — вещь жестокая, беспощадная, оттуда возврата в трезвую жизнь почти не бывает. Лиза-Елизавета не стала счастливым исключением. Спиваться было легко, остановиться невозможно. Не оказалось в ее судьбе того стержня, который вытянул бы ее из трясины алкоголизма. Им мог быть сильный, волевой и любящий мужчина. Но где вы таких в массовом количестве видели? Чего хотела Елизавета от жизни? Никто не знает ответа на этот вопрос. Хорошо сказал один актер, правда, американский: «Женщины хотят две вещи — поговорить и шоколадку». Наши же мужики вместо «поговорить» тянут в постель, а вместо шоколадки протягивают граненый стакан с водкой... Недаром, наверное, прозвали Лизу по-царски — Елизаветой, только все равно не дала ей жизнь шоколадки.

Загулы всегда плохо кончаются, а распутное сердце становится пристанищем дьявола. Квартира, где жила Елизавета, после ухода Александра превратилась, по его словам, в «какую-то бордель». Обстановка внутри напоминала декорации к фильму ужасов: ни разу не мытые полы, стены, из которых выпирала штукатурная дранка, из мебели — колченогий стол и кровати. Все остальное было пропито. Каждый, кто сюда попадал случайно, выскакивал в шоке, и даже неверующему хотелось перекреститься и бежать подальше от этого мерзкого места.

Но не всем было здесь так уж противно. Ворюг и пьянчуг тянуло сюда, как мух на помойку. А помойка всегда богата своими сюжетами. Специфическими, разумеется. Гниение ведь тоже жизнь, только в обратную сторону.

Собиралась веселая компания, пили, потом спали, как говорят в полиции, впокатуху: все вместе, кто с кем, кто где повалится. Просыпались, трезвели и начинали все сначала. Нехорошая была квартира. Здесь в первую очередь искала полиция краденое, здесь искали пропавших, загулявших девиц и мужиков. Одним словом — притон.

Может быть, Елизавете не очень все это нравилось. Одно дело — просто пить, другое — жить в притоне. Но ситуация уже давно вышла из-под ее контроля: тут собирались отсидевшие свое друзья сыновей и дочери Натальи, их мало интересовало мнение Елизаветы на этот счет.

2 сентября в квартире Елизаветы трое мужиков пили с Натальей. Сначала пили, потом поссорились, потому что никак не могли «поделить» Наталью между собой. Затем подрались на этой почве, да так, что одного из них с черепно-мозговой травмой отвезли в реанимацию. Обычная, вообще-то, для этой квартиры история, типичная «бытовуха». Ничего интересного.

А 11 сентября около шести часов вечера фельдшер «скорой помощи» сообщила в полицию, что Елизавета лежит в своем доме с множественными колото-резаными ранами и следами сексуального насилия. Все произошло между 16 и 18 часами. В это время Елизавета была дома одна. Как обычно, выпила и завалилась спать. Юля ушла погулять, пока мамка спит. Где была Наталья, неизвестно. Андрюшка в интернате, Витя и Павлик — в тюрьме.

Жизнь Елизаветы не вписывалась в общепринятые рамки. И смерть ее не вписалась в обычную «бытовуху». Экспертиза показала, что умерла она от чрезмерной дозы алкоголя, отравилась, одним словом. Но били ее еще живую. Поиздевались как только могли. Возможно, это была месть. Только за что?

Соседи по дому жалели Елизавету и говорили, что пострадала она за свою дочь Наталью. Мол, перепутали спьяну выродки мать с дочерью. Наталья то ли что-то им должна была да не отдавала, то ли болезнью венерической наградила. Следствие разберется. Пока же подозреваемые хмыри разгуливают на свободе и ищут скрывающуюся от них Наталью.

Александр похоронил Елизавету как положено, с попом, оформляет пенсию по потере кормильца и забирает Юлю и Андрея к себе, в Мустамяэ. В эту страшную квартиру он возвращаться не хочет. Хватит ли у него сил воспитать двух трудных и несчастных детей, — Бог весть. Главное — желание! Да и дети его любят, не хотят в интернат.

— Я буду с папой, — Юля смотрит на собеседника тяжело, с недоверием, исподлобья. Потом долго молчит и тихо произносит: — Хоть бы разок еще маму увидеть... Я ведь ее и ругала, и просила: «Не пей». Она не слушалась. Ну зачем она пила? Мама в гробу лежала, как куколка. У нее все белье было чистое. А я вот колготки ее надела. Это ничего, что я ее вещи взяла до года со дня смерти?..

Гибель свою Елизавета, наверное, предчувствовала. Собрала чистое белье, всем говорила буквально за несколько дней до рокового часа: «Если я умру, похороните меня в этом». Всех соседей обошла и всем говорила: «Да это я так просто зашла... Ничего, это я просто так...» Словно прощалась.

Александр ни слова плохого не сказал о своей бывшей жене: ни о том периоде, когда они жили вместе, ни о том, когда она жила без него беспутной жизнью.

— Моя Елизавета — нормальная женщина, работящая... Была. Водка ее сгубила. Все ее беды через эту горилку. Жалко ее. Когда я уходил, она говорила, что без меня, недотепы, будет на «Мерседесе» раскатывать, а соседи, наоборот, предупредили, что пропадет она совсем без меня. Не по ее вышло в жизни-то, не по ее... — Глаза у Александра делаются грустными. — Да теперь что... Лишь бы дети простили меня за то, что я их раньше к себе не забрал. Может быть, и поймут меня, когда вырастут.

— Елизаветой это не я, это друзья ее побочные так назвали. — Улыбка трогает губы Александра, легкая, светлая улыбка, как из далекого-далекого прошлого. — Так с этой кличкой она и умерла... «Лиза, Лиза, Лизавета, что ж не шлешь ты мне привета?..»

Он любил когда-то эту беспутную, но «нормальную» женщину. Любил, это видно по глазам. Только водка оказалась сильнее его любви, и он сдался сам и сдал Лизу без боя. Эх, Елизавета...

Юрий ГРИГОРЬЕВ.