Армен Джигарханян: "Играю в паровозик и верю в то, что это паровоз"

- В каком смысле? - она по-прежнему отказывается понимать. - Ты ведь брала у него интервью.

Интервью было - сюжета не было

Верно, интервью брала, причем опубликовала его не в своей газете, а в "Эстонии", к тому времени уже сменившей свою девичью фамилию - "Советская Эстония" - на более лаконичную и престижную. И поступила так назло замредактора Ирине Ристмяги. Эту мою выходку, последовавшую в отместку за пренебрежительное отношение - "Вечно вы, Элла, со своими московскими артистами, когда у нас и без них столько важного!" - Ирина просто не заметила. Зато другие указали мне на то, что негоже печататься у конкурентов, тем самым обделяя родную газету…

- Был же у тебя Джигарханян, хорошо помню, - продолжала занудствовать Инка.

- Джигарханян был, а сюжета не было, - настаивала я. - Ну, позвонила ему, ну, попросила дать интервью, он тут же согласился, мы встретились, поговорили, поблагодарили друг друга, все вежливо, культурно - какой тут сюжет?

- Слушай, ты случайно не перегрелась? - участливо спросила она.

По дороге домой я вспоминала, как в студенческие годы мы прорывались на питерские гастроли Театра имени Маяковского, с трудом добывали входной билет, сидели на ступеньках, а потом запальчиво спорили с прелестной старушкой Анной Сергеевной Ромм, которая на своей лекции по зарубежной литературе возмущенно клокотала:

- Подумать только, он бьет ее головой о стенку и хочет, чтобы она при этом млела! Ну, скажите на милость, какая женщина будет млеть, когда ее бьют головой о стенку?

- Анна Сергеевна, это страсть!

- Как вы сказали? Страсть? Когда бьют головой о стенку?

Свою собственную страсть Анна Сергеевна строго разделила по жизни между тремя мужчинами - Вольтером, Корнелем и Расином. Дискутировать с ней на эту скользкую тему было абсолютно бессмысленным занятием.

"И не надо бояться обжечься"

- Армен Борисович, мы тысячу лет знаем вас как артиста Театра имени Маяковского. И вот читаем в афише: Армен Джигарханян, "Ленком". Это ошибка? - спрашиваю полушутя-полусерьезно.

- Нет, это не ошибка, - он отвечает вдумчиво, без улыбки.

Сколько раз я слышала с экрана этот голос, убедительный и негромкий, и всегда возникало ощущение, что произносимый текст Джигарханян сочиняет сам.

- Впрочем, как сказать, - продолжал он. - Но если из области, скажем так, фактов, то, быть может, самое главное, что в моей жизни произошло, - со своими студентами, выпускниками ВГИКа, я организовал свой собственный театр. И это, конечно, требует много времени и сил, поэтому попросил "тайм-аут" в Театре Маяковского.

- А какое отношение к этому имеет "Ленком"?

- Марк Захаров пригласил меня на роль, как он сказал, с дальнейшей перспективой. Но сердцем я сейчас со своим театром, как с ребенком, извините за такое банальное сравнение. Мне надо видеть, как он растет. Такая вот жизнь.

В его внешности, в словах, в том, как он их говорил, было что-то основательное, по-мужски крепкое. И все же я совершенно не таким представляла себе Джигарханяна в жизни: он казался менее фундаментальным и, откровенно говоря, более моложавым. Конечно, я догадывалась, что все мы с возрастом не становимся моложе, но Джигарханян, артист очень известный, был просто обязан оставаться энергичным суперменом из зарубежной пьесы. Мне захотелось сказать ему приятное.

- И все же время вас совершенно не изменило.

- Да нет, меняюсь. Я ведь вижу себя в зеркале. Но тут никакого комплекса нет: все нормально. Пока сердце бьется, пока что-то меня волнует, пока что-то удивляет, думаю, еще можно заниматься этим делом.

Он был немногословен, но эти немногие слова рождали чувство абсолютного к нему доверия.

- Вы имеете в виду театр, кино или педагогическую работу?

- Театр. И кино. Мое актерское дело. Это, как мне кажется, самая невероятная профессия, потому что очень многое в ней совмещено: голова, сердце, легкие - так я понял за эти долгие годы. В ней все есть: медицина, религия, философия, политика - все отражено в этой профессии, потому что театр, именно этот вид собрания людей, есть некая модель общества, я бы даже сказал, идеального общества, которое ближе всего к природе.

На эту тему мне приходилось беседовать уже сотни раз и со многими. Но только Джигарханян ухитрялся строить каждую фразу настолько просто, настолько доходчиво, что, кажется, я начинала понимать, почему режиссеры так охотно и часто приглашают его в свои фильмы: Джигарханян не просто убедителен на экране - он понятен миллионам зрителей, точнее, доступен их пониманию.

- Армен Борисович, это правда, что вы идеальный артист?

- Не думаю. Но для того, чтобы ответить на ваш вопрос, нужно знать, что конкретно вы имеете в виду.

- Рассказывают, что вы никогда не склочничаете на съемочной площадке, не качаете права.

- Это сопутствующие явления, это накипь, это, образно говоря, ракушки, которые пристают к кораблю, - их надо счищать. Человек, который идет в эту профессию, должен знать, что такие болезни существуют, и стараться их избегать.

- Вы учите этому своих студентов или этому научить невозможно?

- Учить трудно, потому что тут должно сойтись многое: группа крови, ощущение запахов...

Он говорил спокойно, медленно, словно облегчая мне процесс усвоения услышанного. А может, просто говорил так, как привык разговаривать в жизни.

- Случалось всякое в отношениях с моими студентами: четыре года мы были вместе, потом расходились, потому что оказывались по разные стороны понимания самых важных вещей.

- Трагически расходились? Вы на них обижались?

Прежде, чем ответить, он недолго помолчал.

- В этом нет ничего трагического, ничего обидного, наоборот, думаю, это великий закон природы - естественный отбор, который в нашей профессии крайне необходим. Если, конечно, мы внимательны к тем, кого приручили, если не подавляем их, не насилуем. Ведь я лет на сорок опытнее их - я могу просто заморочить голову. А нужно - увидеть, услышать, почувствовать своего партнера, оппонента - называйте, как хотите. И не надо бояться обжечься. Человек должен обжигаться, чтобы укрепиться в главном.

Он напомнил, что Сенека назвал три пути самосовершенствования: путь размышления - самый благородный, путь подражания - самый легкий и путь опыта - самый трудный. Разумеется, я не выразила сомнения в том, что он, Армен Борисович Джигарханян, шел путем опыта. И снова мой собеседник чуть помедлил с ответом:

- Да, пожалуй. Хотя на разных этапах бывало по-разному. И не надо бояться их совмещения: путь подражания может привести к пути опыта, если так уж умозрительно рассуждать. Мы все равно чему-то в жизни подражаем и все равно находим свое. Я всегда говорю студентам: если думать об идеале нашей профессии, то это путь к себе. И только к себе. Так уж устроена жизнь: мы рождаемся, и все последующее отделяет, отлучает нас от себя. Нам прививают какие-то нормы, правила, законы: то нельзя, это нельзя, вот это не так, а нужно это - и человек отдаляется от себя, становится послушным тому, что ему преподают. Но как бы там ни было, впустив в себя все это, он постепенно к себе приходит. А в нашей профессии иначе и быть не может.

"Нет смысла тиражировать чувства словами"

Вообще-то не в моих правилах расспрашивать собеседника про его личную жизнь. Не потому, что я выше этого примитивного интереса, просто правду никто не расскажет, а неправду я и без них сочинить умею. Но Джигарханян столько лет постоянно был у всех на виду - и никаких публичных подробностей на сей счет. Вне всяких сомнений, это принцип. Стало интересно, как он будет его мотивировать.

- Ваше имя известно каждому, кто хоть что-нибудь знает о театре и кино. Но о вашей личной жизни известно ничтожно мало - вы намеренно ее не афишировали?

- Не вижу в этом смысла. Зачем? Если я честный человек, если я честный актер, то моя личная жизнь - в моем деле: она видна. Мои привязанности, любовь, неприятие, ненависть - все это видно, поэтому нет смысла тиражировать свои чувства словами. Кто-то писал о Бродском, что он не стремился "разгерметизировать свой быт", просто не любил это. Очень хорошее выражение, оно мне нравится, и, думаю, это правда. Любой человек, который занимается творчеством, если он честен, все равно говорит о том, кто он есть: на экране, на сцене любит так, как он любит в жизни, смеется так, как он умеет смеяться, и гнев свой проявляет таким образом, как способен гневаться. Я действительно не очень большой сторонник заглядывания за кулисы: пользы от этого никакой, а вред огромный, потому что, говоря высокопарно, нарушается закон таинства, а искусство держится на нем. Все равно должна быть какая-то тайна, какой-то миф. И если утром меня видят в магазине за покупкой колбасы, то как бы я себя при этом ни вел, все равно вечером мне будет труднее перевести их в свою веру.

- И поэтому вы не ходите в магазин за колбасой?

- Как не хожу? Хожу. Конечно, семья старается освободить меня от "быта", но я сейчас имею в виду быт в широком понимании: то, как мы ходим, как говорим, как себя ведем.

- Но известности не бывает без публичности. Вам никогда не хотелось популярности, вы никогда не мечтали стать звездой?

- Думаю, нет. Впрочем, лишь бы это не было клеймом, лишь бы это не стало наказанием. Мне кажется, об этом сама звезда не должна думать, об этом пусть думают другие. А если я выйду на сцену и буду думать о том, что я звезда, ничего не получится. Я должен выйти наивным ребенком, который играет с паровозиком и верит в то, что это паровоз. Конечно, люди хотят чего-то немножко острого, немножко жареного. Но это тоже нужно экономно дозировать и тактично подавать, потому что можно разрушить главное.

- Но вам ведь нравится, что вас все знают и чтут?

- Конечно, нравится. И приятно, когда человек идет тебе навстречу и улыбается. Но поверьте, не фарисействую, я должен про это забыть в ту минуту, как только выйду на сцену или встану перед камерой. Я должен об этом не знать.

Он по-прежнему скупо отмерял слова. Но их вполне хватало: Армен Борисович Джигарханян, один из самых востребованных артистов своего времени, хотел донести до меня простую истину:

- Как бы ни складывались различные житейские ситуации, я все равно выхожу сегодня в этот конкретный зал затем, чтобы его обеспокоить, чтобы у нас возникла какая-то взаимная связь.

Только особенно тупой читатель не обвинит его в банальности, да и меня заодно с ним, подумала я, прикинув вес и объем этой фразы. Впрочем, ну, их всех к черту, добавила мысленно, а вслух сказала:

- Армен Борисович, мне очень хочется задать вам наивный вопрос, который никому другому в жизни бы не задала: вам каких людей больше нравится играть - хороших или плохих?

Я слегка слукавила: что-то похожее обсуждала с Папановым, но тогда прослеживалось, скорее, жанровое противопоставление - комических персонажей или серьезных? В послужном же списке Джигарханяна было много натуральных "злодеев". Он ответил по-прежнему убедительно и все так же просто:

- Думаю, здесь нет определенности - есть цепь поступков. Интересно играть, когда в человеке заложены пласты. Интересно играть жизнь, ее объем, заполненный вопросами и поиском ответов. Я убежден: искусство должно беспокоить. Бездумное искусство мне неинтересно. Такое уж существо человек - он создает проблемы и пытается их решить. Я знаю, что решить их полностью и окончательно театр не может, но он может задеть болевые точки. Вы нарядились, я оделся торжественно - мы с вами идем на праздник в театр. Мы хотим отдохнуть, но все равно приходим со своими проблемами. И как ни стремимся от них избавиться, они все равно в нас живут. И настоящее происходит тогда, когда театр задевает, тревожит эту боль.

Вот и вся история: беседа с замечательным артистом, который честно отвечал на поставленные вопросы. И никакого интригующего сюжета.

Элла АГРАНОВСКАЯ.