Что в имени тебе моем?

Русские, имеющие эстонское гражданство, из года в год все активней меняют свои фамилии, сообщает Eesti Paevaleht. Меняют, разумеется, на эстонские. Ради того, чтобы облегчить себе жизнь.

По данным столичного департамента актов гражданского состояния, за последнее время с просьбой о перемене фамилии сюда обращаются еженедельно как минимум двое. В итоге Огурцов становится Курком, Маловерный — Вяхеускликом, Иванов — Иваноффым. Только за этот год сменили русские фамилии на эстонские 29 человек. Как отмечает руководитель департамента Карин Каск, такая тенденция среди русских достаточно велика. И длится не первый год.

Чем же объясняют перемены те, кто на них идет? Газета цитирует студентку Тартуского университета. Она связывает весенний всплеск переименований с тем, что в апреле в школах страны начались госэкзамены. Окончание школы — это начало настоящей жизни — для многих поступление в университет или начало карьеры. Сменив имя перед госэкзаменами, человек выходит из школы с новым. Старое остается в школьном архиве, а новое должно помочь сделать карьеру.

Большинство из переименовавшихся реальных причин тому не называют, стараются забыть о прежнем имени и ждут такого же от окружающих. В доверительных же беседах говорят, что в Эстонии легче жить с эстонским именем, с ним легче добиться успеха. Сегодня, чтобы сделать карьеру, надо быть конкурентоспособным, а последнее подразумевает зачастую не столько знания, сколько «правильное» имя.

Неуважение к себе

В определенной перекличке с небольшой заметкой Eesti Pдevaleht на сайте specnaz.ru находится довольно большая публикация Константина Крылова под заголовком «Неуважение к себе». В ней не со всем можно согласиться, прежде всего с выводами и ответами на традиционные русские вопросы «кто виноват?» и «что делать?». Но взгляд автора на русскую «диаспору» с «материковой России» представляется любопытным и в чем-то даже метким.

Говоря о положении русских, по разным причинам оказавшихся за пределами России, мы часто неправильно понимаем некоторые важные вещи, пишет автор. Например, наблюдая неприкрытую и демонстративную дискриминацию русских (и вообще «русскоязычных») в «новых независимых государствах», возникает искушение думать, что это может подвигнуть русские диаспоры к консолидации, единению или хотя бы к каким-то попыткам отстаивания своих интересов.

Если в других диаспорах происходит именно такое, то с русскими дела обстоят совсем иначе. Как именно? Автор в первую голову указывает на выходящую, с его точки зрения, за разумные пределы лояльность тем самым режимам, которые их демонстративно нагибают, обижают и всячески дискриминируют. Разумеется, если поискать, то и среди них можно набрать сколько-нибудь желающих побороться за какие-нибудь права — однако русскоязычное население в целом хочет только одного: чтобы его оставили в покое. Уже известно: что бы ни делали с русскими в той же Прибалтике (не говоря уже о европейских странах), они будут это терпеть. Любые же попытки России как-то вмешаться в эти дела воспринимаются ими крайне болезненно.

Будем смотреть правде в глаза

В той же самой Прибалтике (да и в остальных независимых государствах), считает Крылов, местные русские не хотят иметь ничего общего с Россией. Для Прибалтики это особенно характерно. Не надо иллюзий: если когда-либо русские танки действительно поедут по улицам Таллинна, то в первых рядах эстонского ополчения мы увидим именно русских.

Что касается новых эмигрантов из России, то настроены они крайне антироссийски. Достаточно вспомнить, как радовались наши бывшие соотечественники свалившемуся на их «доисторическую» родину дефолту. Впрочем, когда кризис кончился, настроения их не изменились. Такова реальность.

Причины?

Первая и главная, по мнению автора, — русские в массе своей крайне низкого мнения о самих себе. Большинство считает свой народ неудачливым, неуспешным, неспособным к самостоятельной жизни, а свое государство — либо жестоким тоталитарным монстром, либо жалким лузером, а скорее и тем и другим сразу. Это переживается русскими как факт позорный и унизительный. Но мало кто с ним не согласен. «Мы не верим сами, что русские способны сами собой управлять. Русские вообще не любят власть — но особенно не любят свою собственную. От «чужих дядь» иногда еще ждут чего-то хорошего (хотя бы того, что они будут умнее и честнее «наших»). От «своих Вась» не ждут ничего хорошего вообще».

Кто знает ситуацию в той же Прибалтике, тот подтвердит: «русскоязычные» готовы терпеть все, что угодно, любые ущемления прав, любые унижения, любое вытирание ног при условии того, что вокруг будет вожделенный «порядок». Если же к «порядку» прибавить сытость и чистые дороги, русские будут как шелковые. Все это хорошо понимает национальная элита тех стран, на территории которых русские оказались. Ни в коем случае не следует недооценивать ни прибалтийские правительства, ни какого-нибудь туркменбаши: это люди хитрые, умные, хладнокровные. Особенно преуспели в этом прибалтийские страны. Никаких заметных «русских движений» здесь нет, а «примерное поведение» в области национально-политической считается хорошим тоном.

Характерно и показательно, отмечает автор, что русским были позволены некоторые успехи в области экономики, прежде всего сферах, связанных с вывозом из России чего-нибудь ценного. Такое положение является следствием дальновидной политики прибалтийской элиты: «русский бизнес» не представляет никакой угрозы, а, напротив, полностью зависим от все той же элиты (контролирующей СМИ, чиновничий аппарат и все ветви власти), а следовательно, готов по первому требованию удовлетворить любые требования «коренных». Это старая добрая тактика всех на свете властей — прикормить бесправных иноземцев, дать им обрасти шерсткой, после чего предоставить им выбор между ножницами и ножиком. Всякий предпочтет быть остриженным, а не зарезанным.

Оставьте нас в покое

Чувство униженности, второсортности и неполноценности, которые испытывают русскоязычные граждане «латвий» и «эстоний», продолжает Крылов, обычно обращается на своих же соотечественников. Русский, страдая от того, что его не считают за человека, винит (сознательно или подсознательно) не местных хозяев жизни, а своих папу-маму, которые его родили русским. Так же неприятны им другие русские, особенно «российские русские», от которых они стараются держаться подальше, как и от России вообще. Поэтому любые действия типа «борьбы за гражданские права русскоязычных», «против дискриминации» и прочая будут вызывать у дискриминируемых только одну реакцию: страх (поскольку «коренные» будут иметь повод заподозрить их в нелояльности) и ненависть (к русским патриотам, «втягивающим их в свои игры»). Обычный ответ русскоязычных на попытки защитить их права со стороны России таков: «Мы — это не вы, у нас нет ничего общего, не лезьте в наши дела и оставьте нас в покое». При попытках же как-то поднять «прибалтийский вопрос» на государственном уровне наши «угнетаемые бывшие соотечественники» желают нам только одного: чтоб мы сквозь землю провалились. «Не смейте нас втягивать», — вот все, что они имеют нам сказать.

И возвращаясь к основному тезису (он же причина) о неверии русских людей в свою способность самим решать свои дела, Крылов пишет, что корни его кроются в глубоком индивидуализме, царящем в русском обществе. Впрочем, никакого «русского общества» сейчас нет, констатирует он. Есть отдельные люди, никак и ничем не связанные друг с другом. В то же время все остальные народы — кто больше кто меньше — всегда взаимоучаствуют в общих делах.

* * *

Обе перекликающиеся друг с другом публикации говорят в принципе об одном — самоидентификация русским дается нелегко. Казалось бы, диаспора — для тех, кто в одночасье оказался безродными, — шанс четко и ясно самоопределиться — кто ты, что ты? Родина, увы, всегда — невыгодный остаток сугубо личных усилий. И в ее поиске есть два пути — идти от паспорта и имен или от родителей и корней. Каждый выбирает путь по себе. Сегодня ясно одно: до самоорганизованной русской общности здесь и сейчас нам еще очень далеко.

Т.А.