Так начиналась война

Летом 1996 года в Москве, на книжном развале на Кузнецком мосту, мне на глаза попалась книга в тревожном темно-фиолетовом переплете с оранжево-красным, цвета далекого пожара, названием «Таллиннский переход», расположенным вдоль обложки. Белым шрифтом крупно: «Игорь БУНИЧ» и мелко: «Историческая хроника».

Знакомство с автором «Таллиннского перехода»

Первым, по-моему, об этом переходе написал в 1958 г. Н.М.Михайловский в своей книге «Таллиннский дневник». В последующие годы в ряде газет были опубликованы несколько его статей с описанием некоторых эпизодов из этого перехода. Будучи военным корреспондентом в Таллинне, он участвовал в этом переходе, тонул и вообще хлебнул лиха. Но все же в те годы о всем трагизме этого перехода не принято было писать. В книгах и мемуарах бывшего командующего Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирала В.Ф.Трибуца, начальника штаба флота контр-адмирала Ю.А.Пантелеева и других офицеров — участников перехода этот переход показывался, как очень, очень тяжелый, но спасший флот и тысячи защитников Таллинна. Истинные размеры потерь, их причины не очень показывались и анализировались.

В книге И.Л.Бунича «Таллиннский переход», а также в его последующих двух книгах («Агония» и «Катастрофа») с документальной точностью и правдивостью были показаны трагизм последних дней обороны Таллинна, попытки командования Балтийского флота максимально сохранить жизнь защитников Таллинна и спасти флот, оказавшийся в Таллиннской бухте, как в мышеловке, а также показана полная картина героически-трагического Таллиннского перехода.

Книги были прочитаны, как говорится, на одном дыхании, благо, больше месяца лежал в клинике и время для этого было. И при чтении в памяти постоянно вставали цветные картинки того, что я лично видел в те часы и минуты, которые описывал автор. И многие из этих «картинок» были настолько четкими, будто я их видел в натуре вчера, а не 55 лет назад.

Память также невольно отмечала некоторые неточности автора в изложении тех или иных событий, отсутствие некоторых интересных, на мой взгляд, эпизодов и даже редакционные и типографские ошибки. Гиперболизация некоторых эпизодов казалась не нужной для этой книги.

И возникло большое желание поблагодарить автора за эту книгу, за память о всех погибших, в большинстве оставшихся неизвестными, и за оставшихся в живых в этом переходе. Захотелось также передать автору свои замечания, пожелания, которые он мог бы учесть при переиздании книги.

Написал письмо в С.-Петербург, в издательство НПП «Облик», в котором представился участником Таллиннского перехода и просил сообщить — как установить контакт с И.Л.Буничем. Через несколько дней звонок на работу. Сотрудник издательства любезно сообщил телефон Бунича.

Через неделю я приехал в С.-Петербург на встречу однокурсников по случаю 40-летия окончания Военно-морской медицинской академии. Звоню Игорю Львовичу Буничу, представляюсь: «Бывший сигнальщик и комендор-зенитный наводчик с «Суур-Тылла», участник Таллиннского перехода. Могу ли я с вами встретиться?» «Добро» получено. На следующий день я в скромной двухкомнатной квартире у автора «Балтийской трагедии». Усадив меня лицом к окну, он внимательно выслушал как мою «хвалебную» речь, так и замечания, предложения. Расспросил о моей службе на «Суур-Тылле» и о всей последующей службе. Бегло просмотрев мои замечания и предложения, изложенные на 16 страницах, он достал один из толстых справочников по торговым флотам и, найдя нужную страницу, показал ее мне, сказав, что я не прав, указав, что ледокол «Волынец» в Финляндии был переименован в Jaakarhu, а не в «Вяйнемяйнен». На представленном мною снимке из финского учебника географии, найденного мною в июне 1944 года на освобожденном нами острове Бьерке, действительно изображен ледокол, очень похожий на «Волынца». Но это другой корабль такого же типа, и он после войны с финнами в 1939-1940 гг. был передан нам и плавал у нас в северных морях, переименованный в «Литке».

Три часа пролетели незаметно. На мою просьбу-пожелание дополнить «Балтийскую трагедию» некоторыми фактами и эпизодами, свидетелем которых я был, рассказать о некоторых интересных людях, которых я знал, он неожиданно сказал мне: «А вот возьмите и напишите все это сами. О том, что сами видели, где участвовали в первые месяцы войны. Напишите о своем «Суур-Тылле», о котором я действительно мало написал. Может быть, потому, что он уцелел в этом переходе. Напишите о своих товарищах по службе, о капитане, о командирах. Ведь вас, ветеранов, с каждым годом остается все меньше и меньше. И все, что вы видели-знали, уносите с собой».

Предложение было настолько неожиданным, что я долго не мог ничего определенного ответить и обещал подумать.

На прощание Игорь Львович подарил мне с дарственной надписью «Балтийскую трагедию», вышедшую в одном томе с несколько измененным названием: «Трагедия на Балтике. Август 1941 года» и несколько небольших книжек-воспоминаний балтийцев, которые, очевидно, должны были вдохновить меня на «подвиг ратный», — «Повесть о «Сильном» (Б.Лебединский), «Морские дороги» (В.Правдюк), «Записки офицера флота». (А.Керенский). Но они в 1941 году были молодыми моряками — командирами БЧ, старпомами, командирами кораблей. А я? К началу войны мне было только 16 лет и 5 месяцев. В какие планы командования я мог быть посвящен? Правда, с мостика корабля, где было мое рабочее место — боевой пост, видно было вокруг на многие мили. И все команды и решения командования судном слышал из первых уст.

В моем военном билете начало военной службы указано с 5 июля 1941 г. Первые две недели войны, точнее, с 25 июня, в мой послужной список не вошли, так как ничьими письменными приказами меня никуда не назначали, и до 29 июня были только устные приказания не знакомых мне командиров, коим я попадался на глаза. И лишь с 30 июня, когда я с группой краснофлотцев из Либавы прибыл из Пскова в ленинградский флотский полуэкипаж, меня впервые стали включать в списки прибывших и убывших, записывая со слов фамилию, имя, отчество, год рождения (к своему я прибавлял три года), специальность (назывался сигнальщиком), из какой части (указывал Военморспецшколу). Все со слов, не спрашивая даже документы. Да, похоже, их тогда почти ни у кого и не было.

Память, конечно, не могла сохранить во всех деталях события первого официального дня моей морской военной службы, но в моем дневнике они, оказалось, изложены довольно подробно.

Очень любопытно было самому прочитать записи почти 60-летней давности. И стало стыдно за себя — каким же нахальным, самонадеянным мальчишкой показал я себя в первый же день! И удивительно, как это командир не списал меня сразу же обратно на берег!

Конечно, теперь можно было бы «причесать» записи, исправить ошибки, стиль. Ведь писал-то ученик 9-го класса, и по русскому языку была не «пятерка», это точно, но я решил оставить все дословно.

Коротко о себе. Родом — из ближнего Подмосковья — Пушкинский район. В 1940-1941 гг. учился в 9-м классе только что открытой в Москве 1-й Военно-морской специальной средней школы. Не сдал один экзамен и должен был расстаться с военно-морской формой, что не в силах был сделать, и 16 июня убежал из дома в Ленинград, где были родственники. Пока планировал дальнейший маршрут, началась война, и родственники отправили меня на Московской вокзал, а я поехал на Варшавский. За пять дней скитаний, где пешком, где на попутных военных автоколоннах, добрался только до Риги. Либава, в которую я стремился, взята немцами, и пришлось возвращаться с группой краснофлотцев через Псков в Ленинград. Дневниковые записи тех дней — для приключенческого романа.

В первые дни войны

30 июня. Понедельник

Часов в 5 утра недалеко от Луги «немец» снова атаковал наш состав, но лишь разбил позади нас железнодорожный путь. В Луге все мобилизованные высадились, вагоны освободились, но спать уже не хотелось. Ребята начали приводить себя в порядок: покидали, у кого были, ранцы и подсумки для гранат, проверили гранаты и распихали их по карманам бушлатов, занялись чисткой винтовок и револьверов.

Я попросил у Санина его винтовку и сел отдельно у окна почистить ее. Только успел разобрать затвор, проходит мимо старшина из одной с Саниным части и увидел у меня в руках винтовку. «Ты где ее взял?» — «Санин дал почистить», — отвечаю. Забрал у меня винтовку и что-то начал объяснять ребятам. Все же они чуждаются меня и, похоже, не очень-то доверяют мне. Встретились-то только вчера вечером и даже не познакомились. Это с Саниным мы уже несколько суток вместе и несколько ночей под моей шинелью спали.

У самого Ленинграда милиция стала проверять в вагонах пропуска и документы. Все наши документы — литер — у политрука, а он в соседнем вагоне. А поскольку нас, флотских, в вагоне было человек десять, держались все кучно, на вопросы милиционеров отвечали дружно хором и все были солидно вооружены, то милиционеры с нами не связывались.

В 10 утра прибыли в Ленинград. Платформа с левой стороны, а ребята почему-то все спустились на правую сторону, на пути. Когда же мы перелезли через вагон на платформу, то никак не могли найти политрука. Пришлось идти в отделение милиции и там объясняться, что потерялись. Вызвали начальника отделения, но как только он увидел нашу вооруженную до зубов ораву, сейчас же заявил, что у нас есть свое начальство и пусть оно с нами и разбирается. Дежурный по отделению посоветовал подождать у них в красном уголке, пока о нас сообщат какому-нибудь нашему начальству. В красном уголке шло кино «Богдан Хмельницкий». Некоторые остались смотреть кино, другие взяли читать газеты, некоторые — играть в бильярд, кто-то вышел на улицу. Но первым делом, как вошли в вокзал, купили все по бутылке лимонаду, пряников, печенья. Больше ничего подходящего для наших желудков и карманов не оказалось в этом буфете.

Когда кончилось кино, а я успел сыграть три партии в бильярд, все вышли на улицу и расположились под окнами отделения в скверике справа около вокзала. Некоторые начали чистить свое оружие, кто-то улегся спать. Я последовал примеру последних, ибо только это мне и оставалось. Положив под голову свой рюкзак и накрывшись шинелью, спокойно проспал часа два.

Подошел какой-то краснофлотец. На ленточке бескозырки — «Уч. отряд Сев. флота». Сказал, что он направлен собирать таких, как мы, во флотский экипаж. Выпив еще по бутылке лимонаду и собрав свои монатки, мы гурьбой двинулись за ним к трамвайной остановке. Время уже 16 часов. На какой-то остановке вылезли из трамвая, построились по двое и двинулись дальше. Нас набралось человек 20, в том числе трое красноармейцев. Когда они пристали к нам, я и не заметил.

Пришли в полуэкипаж, сложили все свои монатки у входа в казарму и сейчас же — в «Особый отдел». Зашли, расположились, кто где мог, — на стульях, на подоконниках. Сотрудник отдела — политрук, угостил всех «звездочкой» и попросил рассказать все с самого начала, от Либавы. Начали хором, но потом определились ведущие рассказчики. Рассказывали все, что видели и слышали, — про измену местных работников, отдельных командиров, про свои стычки с немцами, про скитания.

Политрук слушал, не перебивая, потом объяснил нам международную обстановку, которая сложилась в это время, про наши первые неудачи и предупредил, чтобы мы ни в коем случае не говорили никому ни слова о том, что видели. «Слухи — самое большое зло», — сказал он.

Владимир ТРИФОНОВ.

(Продолжение следует.)