Из отличников в... певцы

— Ясси, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, но, исходя из вашего послужного списка, можно констатировать, что с удачей вы были в ладах всегда, первую свою премию получили еще ребенком.

— Это был 66-й год, на телевидении «Детский экран» организовал песенный конкурс, на котором я получил вторую премию, школа мною очень гордилась.

— Хорошо учились?

— Ходил в отличниках.

— И стали певцом?

— А стал певцом. Вообще-то я хотел стать врачом, и рисовал поначалу хорошо, и лобзиком выпиливал. Но так уж получилось, что петь начал еще раньше, лет с трех, сколько себя помню.

— А как случилось, что солидный оперный человек, поющий сегодня много Верди, однажды в Петербурге связал судьбу с мюзик-холлом?

— Это был 77-й год, поступал туда по большому конкурсу, он проходил в несколько этапов. Приехал в последний момент, к последнему туру, и нас выбрали из более чем тысячи претендентов. К этому времени у меня за плечами была только средняя школа, а настоящее музыкальное образование получал позже.

— Сколько времени провели в мюзик-холле?

— Три года. В ту пору там и Станислав Горковенко дирижировал, а это ныне серьезный «классический» дирижер. Мне приятно вспоминать об этих временах, потому что все было высокопрофессионально, осталось много друзей. Наконец, мюзик-холл дал огромный опыт. Во-первых, питерская публика — особая, думаю, осталась такой и сейчас. Она очень любила свой мюзик-холл, это были постоянные аншлаги, мы даже не знали, что такое — свободные кресла. Наши гастроли проходили на стадионах и в самых красивых залах, каждую новую программу обязательно показывали в течение месяца в концертном зале «Россия». Все это было удивительно и дало большой опыт общения с публикой.

— Что вы пели в мюзик-холле?

— Много чего. Были разные театрализованные программы, естественно, в двух отделениях, «Вот идет пароход» или «От сердца к сердцу». Свет, красочные костюмы, есть что вспомнить.

— Вы публики опасаетесь?

— Насчет опаски не знаю, но уважать ее надо. Нельзя выходить к ней, если нечего сказать. Вообще-то, в искусстве все делается сообща. Все друг другу партнеры — публика, дирижер, певец, никто не существует в отдельности. Когда Герберт фон Караян утверждает, что все в искусстве стоит на деспотизме, это, наверно, правильно. Но только на репетиции, чтобы объединить исполнителей, чтобы дисциплина была. Но на спектакле уже совсем другая атмосфера. Театральное искусство — коллективное, и спектакль, идущий сегодня, единственный в своем роде, только этот, и как он будет складываться, зависит только от тех, кто его в этот момент создает. Я сразу чувствую, каким он сегодня будет, пойдет за тобой зритель или нет, получит или нет эмоциональный заряд.

— Про отношения создателей представления — тут ясно. А как, скажем, складываются в театре отношения басов и теноров?.. Что это вы сразу заулыбались?

— Потому что тут предмет вечных шутливых дискуссий. А если серьезно, то теноров люблю и многое у них беру, например, интенсивную подачу звука, мне это нравится. Кстати, дома, для себя я иногда пою теноровые партии. Из «Кармен» что-нибудь...

— Между прочим, почему, вернувшись из России, вы выбрали Тарту, а не театр «Эстония».

— Так я же родился в Тарту, с театром «Ванемуйне» связан с детства, до мюзик-холла там работал в хоре. А туда даже не поступал, меня пригласили, разницу чувствуете?

— Раз так — могли бы сразу и в солисты определить...

— Ну нет, надо пройти все этапы, чтобы потом ценить то, что достигнуто сегодня. А путь должен быть плавным.

— Вы вспомнили о московских прошлых выступлениях, но ведь пели там и не так давно в концерте памяти Георга Отса. Кем он был лично для вас?

— Великим певцом, артистом. Художником. А в это вкладываю и характер, и человеческую культуру, и знания, и внутреннюю дисциплину. Почему-то люди привыкли воспринимать артистов немного свысока, словно по отношению к ним можно позволять какие-то вольности, мол, они на сцене артисты, и в жизни тоже несерьезные, одним словом. С Отсом такое было невозможно. Но если продолжить эту тему, то люди делятся на две части: на тех, кто в жизни артисты, и тех, кто на сцене. Отс был артистом на сцене. Однажды Толстой сказал, что искусство не признает прав, только обязанности. Эти обязанности бесконечны, и если ты с этим смирился, можешь понять существом, тогда что-то получится. Опять же пример тут тот же Отс.

— Однажды слушал, как вы исполняете арию из мюзикла «Человек из Ламанчи», ее, кстати, и Отс когда-то пел. Слушая, думал: интересно, в нем самом есть что-от от Рыцаря Печального Образа?

— Я люблю того Дон Кихота, который ищет ценность в самом человеке. И почему нет? Об этом всегда надо помнить и смотреть порой на себя со стороны, чтобы чего-то не потерять.

— А поступки Дон Кихота вы совершали — безоглядные, безнадежные?

— Увы, все же нет. Хотя я человек, подозреваю, темпераментный и вспыльчивый. Но в последнюю минуту разум брал верх.

— После трудного спектакля долго приходите в себя?

— Долго. Очень плохо сплю и чувствую, что надо восстанавливать физические силы, голосовые.

— Зарядку делаете?

— Делаю. И гимнастику, и дыхательные упражнения. Веду соответствующий образ жизни, чтобы постоянно быть в форме. Это стиль жизни.

— В подобной спартанской строгости есть место праздничному застолью?

— Есть. Но без водки и всего прочего.

— Не жалко, что столько приходится класть к престолу искусства?

— Что ж делать, раз это выбрал?

— И при всем том, насколько знаю, времени вам все равно не хватает. Могли бы петь сольные концерты, но не поете.

— Безусловно, жалею об этом, есть годами набранный огромный репертуар, однако это не сегодня.

— Вы поете много Верди, а не хотелось бы обратиться к русской оперной музыке. К Годунову или «Хованщине»?

— О Годунове речь в театре шла недавно. Отказался. Чувствую, что не готов, надо подождать еще лет десять. Пока пою в этом спектакле польского священника.

— Получается, Макбет возможен, «Набукко» вовремя, а Годунова рано?

— Все логично. Это же совсем другой мир, и словами его не передать. Здесь спешить не стоит...

Виталий АНДРЕЕВ.