|
|
Мне нравится кофе в буфете на вокзалеНаш собеседник - сценарист Александр БОРОДЯНСКИЙ- Вся наша жизнь мелодраматична. Драма сама по себе в жизни встречается достаточно редко. Случается, например, что люди разводятся, что само по себе печально, но при этом кто-то может и семь раз разводиться. Вообще-то считается, что жизнь драматична, но на самом деле она только мелодраматична. И пусть жанр мелодрамы считается второсортным, низким, но именно он приближен к нам в полной мере. Проблема заключается в другом, как ее, мелодраму, делать. Можно готовить это блюдо если и не пошло, но, скажем, без вкуса большого, а можно так, как это и в жизни бывает: один человек проживает ее так-сяк, а другой - полно, с достоинством. - Как вы пришли к истории с "Письмами"? - Начнем с того, что я давно знаю Пылдре, дружу с ним, люблю его. Он показал мне и свою документальную картину про Валгре, и эти письма, но казалось, что говорить про кино можно будет только в будущем. Действительно, прошли годы, пока начали заниматься этим сценарием. И мне сразу стало интересно, потому что история была и мелодраматична, с одной стороны, и о реальном человеке - с другой. Опять же и музыка Валгре очень понравилась. Я люблю джаз, всякий джаз, и тот, который классический, и тот, что сегодня зовется эстрадным, так что Валгре показался мне чрезвычайно интересным. - Однажды в Музее нашего театра музыки и кино я тоже листал тонкую папку с надписью "Раймонд Валгре", видел эти заявления, документы времен войны, какие-то послевоенные листочки. Как вы думаете, не будь тех обстоятельств, у Валгре была бы другая судьба? - Судьба всегда одна. Я понимаю, как горько было для эстонцев то, что они называют оккупацией или чем-то другим. Но ведь подобное было и у нас в России. Возьмите хотя бы джаз тот же... - Это в вас сейчас говорит сценарист картины "Мы из джаза"... - Просто я читал книги о Дунаевском, мне предложили сделать сценарий сериала о нем. Так ведь в 30-е годы джаз в России тоже жил не лучшим образом, так что идеология его отрицания потом присутствовала не только в Эстонии. Но и "битлы" в Америке, если помните, одно время запрещались, в каких-то штатах в первый приезд им не разрешали выступать. Так что, вульгарно говоря, борьба старого и нового везде присутствовала. Ну что запретного, строго говоря, могло быть в музыке Валгре, кроме непривычного? Когда я прошу своих детей сделать потише музыку, которую не понимаю, нельзя же сказать, что я идеологией занимаюсь на уровне семьи, раз не понимаю того, что они слушают. - С женщиной, которой Валгре потом писал свои письма на английском языке, музыкант виделся всего один раз, что необычно уже само по себе. Вам лично доводилось в жизни сталкиваться с сюжетом, которого, как говорится, за столом не выдумать? - Да миллион таких историй. Моя женитьба, к примеру. Я жил в Воркуте в одном доме с моей будущей избранницей. Но так как мне было 18, а ей только 13, то я видел, что девочка бегает. Ну, бегает и бегает, естественно, я внимания не обращал. Потом ушел служить в армию, и там мне приснился сон: нас ведут в баню, и вдруг на пригорке стоит Таня, девочка эта, моя будущая жена, и спрашивает, куда это, Саша, вас ведут. В баню, ответил я, и проснулся. Синяя лампочка горит, и я соображаю, почему это мне приснился сон про человека, с которым вроде никогда и не разговаривал толком, вообще не разговаривал. И тогда я подумал: это вещий сон. Приехал домой, спросил про нее. А мне отвечают: нет ее, уехала в Ленинград учиться. Значит, думаю, ошибся. А тут оказалось, что она ушла из института и возвращается в Воркуту. Мы встретились и поженились. Придумай такую историю, скажут липа полная. - Когда вы делали сценарий "Писем", то как бы особых поправочных проблем уже не было, позади перестройка, впереди независимость уже наступала, пой, как поется... - Мне-то легче работалось еще и потому, что я эстонского не знаю, и когда Мати ходил к своему начальству, то, наверное, какие-то замечания ему делали, он от них отбивался, а я была не в курсе, раз языка не понимал. Иногда я видел, что он расстраивается, но говорил, что это ерунда все. Там другая проблема была: люди ведь все равно трафаретами мыслят, некоторые сцены потом мы выкинули, хотя и Мати нравилось, и мне. Но потом мы все же сумели доказать, что жизнь героя подавила большая государственная махина. В данном случае советская, но она могла быть и американской, и какой угодно. Конечно, фильм можно было сделать только про это, но там же и другой мотив присутствовал: музыкант, который играет такую музыку, всегда романтик, а романтики уже изначально обречены. Это их драма. В художнике может присутствовать мощь и сила, тогда они выживают, а бывает, что жизнестойкости не хватает. Потому Валгре и был обречен дважды: на физическую гибель и на посмертную славу. - Александр Эммануилович, вы ведь сейчас не только для Шахназарова сценарии пишите, но и сами иногда кино снимаете. На памяти, к примеру, ваша картина "Сны", в которой моделировалось все то, что будет происходить с нашей жизнью в новые времена. Большого счастья что-то не видно. - Так ведь этот взгляд не от того, что ты пророк, а от того, что жизнь, к сожалению, не меняется. Изменись она, и сны бы постарели и смотрелись, как ретро. Я-то что считал? Что жизнь, пусть и не сразу, но изменится у нас в России, что фильм актуальным долго не будет, а вот... - Рассказывают, что однажды сценарист Бородянский конфликтовал с актером Никитой Михалковым. - Было такое. Когда я написал сценарий картины "Инспектор ГАИ", то спросил у него: "Никита, тебя все устраивает"? Я всегда стараюсь у актеров это выяснить, это не значит, что пойду на поводу, мол, будьте любезны. Но если замечание существенное, то его стоит обсудить. Нет, сказал он, все нормально. Но когда сняли три четверти кино, его вдруг кое-что стало не устраивать, мол, как это я буду сбивать инспектора гаишного машиной, когда фильм выйдет, мне же житья не будет. А в сценарии он сбивал, до того у них с Никоненко все обострилось. Вообще-то, есть реальная история. Человек с безумными переломами лежал в больнице. Врачи сказали: может, и выживет, но все сложно будет. Во-первых, извините, не сможет справлять малую нужду. Пришли через полдня, а там прямо фонтан бьет. Все обалдели, потом случай был описан в учебниках медицины. Ладно, сказали врачи, это хорошо, но ходить не будет. На четвертый день больной встал. Все опять сказали: не может быть. Еще спустя время он устроил гонки на костылях по коридорам. Еще через неделю он переспал со всеми медсестрами, хотя и был закован в гипс. Его выписали из отделения, потому что в том же гипсе он полез за спиртом, упал и все перебил. Я к чему веду? Нам хотелось, чтобы финал с наездом Михалкова на Никоненко еще больше подчеркнул живучесть героя. - И рассказали между прочим отдельную потрясающую историю про жажду жизни... - Я люблю об этом писать, такой вот оптимист, и считаю, что жажда жизни самое главное. Как и вера в Бога, если человек верит истинно. Мне мой тесть про это, про жажду жизни, такое рассказывал. А он девять раз бегал из немецких лагерей, царствие ему небесное. - А что бы делали в сегодняшней жизни ваши любимые герои, тот же Афоня Куравлева или инспектор гаишный Никоненко? - Так люди же не меняются. Они не могут меняться. Другое дело, что каждый по-своему начинает приспосабливаться. - Никоненко приспосабливаться не будет. - Правильно, не будет, он такой. И теперь есть такие инспектора. Это же ведь тоже реальный случай. Режиссеру Уразбаеву сказали, что надо сделать заказной фильм, есть у нас обязательства перед ГАИ. Но мне делать агитку было неинтересно, и мы не стали просить у их начальства какого-то инспектора, а пошли к знакомым, у которых были свои знакомые гаишники. Встречались, честно говоря, за столом, о жизни судачили. Там нам и рассказали про одного капитана, который теперь старлей, потому что однажды на улице Горького тормознул сына Промыслова, был в Моссовете такой начальник. Тот ему: ты никогда здесь больше стоять не будешь, а инспектор в ответ: права, пожалуйста. И проколол. Вот тогда мне и стало интересно. Потому что рассказывать про то, как взятки берут, - заскучаешь. А вот характер... А как Ефремов в этой картине играет, потрясающе играет. А Марина Левтова... - Вы сказали, что человек не меняется. А секретарь Союза кинематографистов, лауреат государственной премии Александр Бородянский, получается, тоже не меняется? - Хочется думать, что нет. Мне один доктор однажды говорит, что нет времен хороших и плохих, есть только отношение ко времени. Я на такси сейчас не езжу. Не потому что денег нет, психологически мне это трудно. Но это же мои проблемы, а не проблема времени. Хотя по природе я человек, которому все нравится. Нравится кофе в буфете на вокзале, нравится, когда дождь идет или солнце, когда холодно тоже нравится. Но это я так устроен...
Николай ХРУСТАЛЕВ. |