Георгий Тараторкин: "Нельзя ложиться под время перемен"

В том непростом социальном контексте, в котором мы сегодня существуем, человека почти на каждом шагу обманывают. И он, измученный этим обманом, этими неразрешимыми проблемами, бытовыми, экономическими и прочими, решается вспомнить о душе - и пойти в театр. Но если его обманут и там, это может стать очень серьезной сердечной травмой, это может стать для человека душевной трагедией, и тогда он вообще может утратить веру. И когда обманывают в театре, лично я классифицирую это как преступление. Конечно, зритель неоднороден, и кому-то, возможно, хотелось бы, сидя в зале, почувствовать себя и выше, и чище тех, кто на сцене. И когда те, кто на сцене, дают зрителю такую возможность, он в этот момент испытывает даже какую-то якобы благодарность, но потом, через какое-то время, начинает чувствовать себя униженным: он понимает, что это было оскорбление. А вот если зрителя приглашают к серьезному разговору - пусть это будет даже легкий жанр, пусть даже самая непритязательная комедия! - но все-таки к размышлению, о себе, о жизни, о взаимоотношениях людских - вот за это он всегда благодарен. Во всяком случае, мне так кажется. И на антрепризу соглашаюсь только в том случае, если знаю, что спектакль будет лишен привычных антрепризных признаков, как "Сильвия", которая создана по абсолютно святым для меня законам семьи и дома. Да, мы играем в антпрепризе, но все мы - и Евгения Симонова, и Чулпан Хаматова, и я - дети стационарных театров. Мы собрались и обнаружили единые понятия о театральных и человеческих ценностях, поэтому спектакль существует по законам репертуарного театра. Мы собираемся, как на праздник, мы собираемся, как в дом, хотя этот дом очень часто на колесах. Иногда он колесит по Москве, иногда выезжает за ее пределы, а часто и за границу. Но это едет наша театральная семья!

Это очень сложные и самые главные в нашем деле отношения - отношения между театром и зрителем. И мой театр, Театр имени Моссовета, очень серьезно относится к гастролям, которые сегодня все реже и реже, и это одна из болевых проблем театрального искусства, потому что разрушены связи, разрезано единое театральное пространство. И пусть раньше многочисленные гастроли порой носили оттенок политической акции - ради Бога, все это касалось только организационного вопроса! - но в тот момент, когда открывался занавес и мы оставались со зрителями один на один, все политические мотивы улетучивались, и вступали совершенно иные, жизненные законы. Потом все рухнуло, но все же время от времени нам удается выехать на гастроли. И, встречаясь с серьезными, интеллигентными людьми, подлинными ценителями театра, мне часто приходится слышать: "Поймите, наша зрительская благодарность начинается с того, что открывается занавес - Господи, декорация стоит! Потом выходят актеры - те, кто объявлен в афише, а не те, кто свободны. Выходят в персонажных костюмах, а не в каких-то тряпках из подбора. Какое же это счастье!". И я с болью думаю: "Боже мой, до чего же мы позволили докатиться театральному делу, до чего же оно опустилось, что такие естественные для него вещи стали событием во встрече зрителя со спектаклем!". И я счастлив, что наши спектакли лишены этих негативных сторон, что наше свидание со зрителем лишено даже намека на оскорбительное неглиже. Или антреприза "Сильвия": другое дело, всем она ляжет на душу или кому-то покажется, что он от нее чуть в стороне, но мы, актеры, готовы к тому, чтобы к этому спектаклю относились со всей серьезной, накопившейся за многие годы встреч с театральным искусством требовательностью. Мы не идем на компромиссы и не хотим снисходительности "с учетом сложности нынешней ситуации". Да, она сложна, эта ситуация, но если театр хочет продолжать ту миссию, ради которой он существует на земле, он должен быть выше любой ситуации. Изменяющееся время нельзя не учитывать, но под него нельзя ложиться. Азарт сопротивления требует усилий, а если лечь под время перемен, то это дает возможность оправдывать очень многое, например, то, что у тебя просто не хватило моральных и душевных сил. Вот что меня, может быть, больше всего беспокоит. Мне кажется, когда возникли очень серьезные перемены, очень многое мы смели не потому, что оно должно было быть сметено, или разрушено, или отодвинуто, а потому, что нам стало трудно соответствовать неким постулатам и человечности, и нравственности, и морали. Так не лучше ли, подумалось нам, объявить их несостоятельными: будто бы они и не нужны, будто бы они устарели, будто бы требуют перемен. Но надо иметь мужество честно себе признаться: почему мы от этого отрекаемся - потому, что это действительно изжило себя, или потому, что нам не хватает душевных сил этому соответствовать? И если нам всем достанет сегодня сил сохранить душевное единение, единую территорию души, лишенную каких бы то ни было границ и таможен, это будет подлинное счастье. Вот у меня растут, точнее, уже успели вырасти дети - они же знают, что такое для меня поездка в Таллинн. Сыну - 27 лет, дочери - 18, оба никогда здесь не были, но при этом понимают, как много Таллинн для меня значит, а я очень хочу, чтобы они побывали в Эстонии. И так хочется, чтобы механика оформления визы не оказывалась настолько серьезной головной болью, когда уже легче отречься от желания поехать, чем заниматься всей этой организационной ерундой. Помните, как все мы мчались на премьеры в Москву, в Питер, в Паневежис, в Таллинн! Вот недавно Юрий Еремин поставил у вас "Идиота" - разве раньше я бы пропустил эту премьеру? Тем более что этот режиссер для меня отнюдь не случайный, мы не раз с ним вместе работали, и сейчас на сцене Театра имени Моссовета идет очень дорогой для меня спектакль "Не будите мадам" по пьесе Ануйя. Я мечтаю привезти его в Таллинн, и он внятно расскажет обо всем том, что я пытаюсь донести сейчас с помощью каких-то невнятных междометий.

Меж тем, видите, жизнь продолжается, и общение продолжается - и мы встречаемся вновь!

И тут я, наконец, открыла рот, чтобы воскликнуть: какая жалость, что я не успела задать все вопросы, которые у меня накопились за истекшие четверть века. А он ответил, что суть не в вопросах, а в самом факте этой встречи: "Суть в обращении ко мне, суть в памяти, потому что ваша память, прошу мне поверить, абсолютно легла на все, что мне дорого…"

Дискуссии на этот предмет мне показались неуместными.

Элла АГРАНОВСКАЯ.
Фото Николая ШАРУБИНА.