"ВОТ, ГОВОРЯТ, НАЦИЯ НИЧЕГО НЕ ОЗНАЧАЕТ…"

Для абсолютного большинства нынешних школьников и студентов Солженицын - такой же классик, как Пушкин или Лев Толстой. То есть настолько классик, что многие из спрошенных мною - знакомы ли они с его последними произведениями и публичными выступлениями, искренне изумлялись, узнавая, что Александр Исаевич жив и здравствует поныне. И, если вдуматься, по-своему молодые правы: классики принадлежат Вечности, и с этой точки зрения мало значения имеет их физическое пребывание в конкретном отрезке времени. Что же до величия гениев - в философском или в творческом понимании, то три эти фигуры, бесспорно, как минимум равнообъемны. Так что вполне оправданным было бы, без всякой натяжки, создание Института Солженицына, сотрудники которого могли бы изучать этот гигантский "континент". Или, пользуясь его собственным термином, - этот Архипелаг. И создавать его надо бы как раз именно теперь, пока жив еще сам Учитель и в состоянии дать отрезвляющую затрещину как излишне ретивым, так и нерадивым своим последователям-исследователям.

Слава Богу, передо мною не стоит задача описывать весь творческий путь Мастера, а уж паче того - изучать его. Моя цель - куда скромнее, и потому берусь за нее без особой робости. Благо, сам Солженицын предельно облегчает выполнение этой задачи, подробно и обстоятельно рассказывая во многих своих книгах о том, какую роль сыграла в его судьбе и в творчестве маленькая Эстония.

Однако, прежде чем познакомить читателя с некоторыми фрагментами этих его рассказов, все-таки необходимо немного подробнее сообщить об одном из главных персонажей "эстонской эпопеи" Солженицына, которого писатель часто упоминает в разных своих произведениях и который, без преувеличения, сыграл заметную роль не только в литературных опытах, но и в формировании взглядов, в становлении антисталинских, а впоследствии и антикоммунистических убеждений "главного диссидента Советского Союза".

А.И.Солженицын и Арнольд Сузи.

Речь идет об Арнольде Сузи, с которым судьба свела Солженицына в 1945 году в одной камере на Лубянке.

Имя присяжного юриста Арнольда Сузи знакомо многим эстонцам, особенно людям старшего поколения. С 1917 года этот человек боролся за независимость и государственный суверенитет Эстонии. В 1944 году он вошел в состав законным путем сформированного правительства Отто Тийра, за что и был сразу после прихода советских войск арестован, шестнадцать последующих лет проведя в лагерях и ссылке. Дочь Арнольда - Хели Сузи, уже много лет преподающая немецкий язык в Таллиннской консерватории (ныне эстонская Музыкальная академия), - вспоминает, как отец рассказывал ей о своих долгих беседах, а порой и спорах до хрипоты с "Исаевичем", как она сама называет уже почти канонизированного живого классика.

Мы сидим в ее "академическом" кабинете, и проуа Сузи, тщательно подбирая немного подзабытые русские слова, говорит: "Он ведь был тогда марксистом, и многого просто не понимал. И я думаю, что именно отец дал ему во время этих "камерных дискуссий" первое представление о демократическом государственном строе".

Насколько хорошо усвоил "Исаевич" эти первые уроки, можно судить хотя бы по тому, как последовательно он и в позднейших своих литературных и публицистических трудах отстаивает идеи независимости Эстонии и других стран Балтии. Да и видение им политического устройства России, надо думать, сформировалось изначально на основе тех памятных бесед…

Но первое упоминание об эстонцах в произведениях Солженицына не связано впрямую с именем его сокамерника, хотя и имеет непосредственное отношение к "зэковской" тематике. Вот эпизод из рассказа, которым Солженицын не вошел - ВОРВАЛСЯ в советскую литературу почти уже на излете хрущевской "оттепели".

"ОДИН ДЕНЬ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА"

"…Два эстонца, как два брата родных, сидели на низкой бетонной плите и вместе, по очереди, курили половинку сигареты из одного мундштука. Эстонцы эти были оба белые, оба длинные, оба худощавые, оба с долгими носами, с большими глазами. Они так друг за друга держались, как будто одному без другого воздуха синего не хватало. Бригадир никогда их и не разлучал. И ели они все пополам, и спали на вагонке сверху на одной. И когда стояли в колонне, или на разводе ждали, или на ночь ложились - все промеж себя толковали, всегда негромко и неторопливо. А были они вовсе не братья и познакомились уже тут, в 104-й. Один, объясняли, был рыбак с побережья, другого же, когда Советы уставились, ребенком малым родители в Швецию увезли. А он вырос и самодумкой назад, дурандай, на родину, институт кончать. Тут его и взяли сразу.

Вот, говорят, нация ничего не означает, во всякой, мол, нации худые люди есть. А эстонцев сколь Шухов ни видал - плохих людей ему не попадалось…"

Позднее, в своих программных вещах ("Архипелаг ГУЛАГ" и других) Солженицын более подробен и менее беллетристичен. Собственно, тут он выступает скорее уже как документалист и комментатор. Недаром же один из его биографов - В.А.Чалмаев - дает такую неожиданную характеристику книге

"БОДАЛСЯ ТЕЛЕНОК С ДУБОМ" - "РОМАН, ПРИТВОРИВШИЙСЯ… МЕМУАРАМИ"

Здесь Солженицын уже строже, рациональнее:

"В "Иване Денисовиче" я через своего героя выразил, что не знал среди эстонцев худых людей. Выражение, конечно, усиленное, кто-то же из своих помогал вгонять Эстонию в коммунизм и в нем держит, кто-то и в раннем ЧК был, да были и такие эстонцы, кто помогли поражению белых под Ливнами в 1919, чего туда совались? - но тем не менее таково мое лагерное чувство: что ни видал я эстонцев - все порядочные, честные, смирные. (Имей Юденич в 1919 смелость сказать им: "вы - независимы!" - они б ему, может, и Петроград освободили?) Чувство родилось из общей нашей вины перед ними, из огляда этих сотен-сотен незнакомых мне, с незнакомым языком, а близкий лишь один стоял светлой точкой во главе этого ряда - лубянский сокамерник мой Арнгольд (так в тексте. - В.И.) Сузи, с тех пор не виданный, казалось, навсегда потерянный (только слух до меня дошел, что он - инвалид в Спасском отделении Степлага).

(…) Из наводнения писем после "Денисовича" однажды выловил я и драгоценное письмо Арнгольда Сузи: вся семья его побывала в сибирской ссылке, лишь вот недавно разрешили им вернуться, и то без городской прописки, где-то на хуторе под Тарту жили они, и жена умирала от рака.

Летом 1963 года мы и увиделись в Тарту - чудесном университетском средневековом городке, с немалым числом латинских надписей, с горой-парком посередине. Так же строг и отчётлив был взгляд Арнгольда Юхановича, как когда-то на Лубянке, через такие же строгие роговые очки, но заметно подался он телесной крепостью, да добавилось седины на голове, и усы седые. Жена его уже умерла, сам он приехал на встречу с хутора, сын его Арно перебивался в Тарту, не имея квартиры, а дочь Хели приехала из Таллина, по недосмотру властей как-то прописали ее там. Об этих детях, - теперь Арно уже женат, а Хели с маленьким сыном, - я слышал когда-то рассказ в лубянской камере, только старшего брата, Хейно, не хватало: отступил с немцами, а сейчас уже жил в Штатах. И рассеянная непристроенная семья Сузи еще была из счастливых: иным однодельцам его по бездейственному их "делу" создать независимую Эстонию - до сих пор, через 20 лет, не разрешали вернуться на родину; да многие сосланные семьи оставались еще в Сибири. И в этот народ, в эту маленькую страну как искру бросили перевод "Денисовича" - первый в СССР перевод, изданный дешевейшим массовым изданием, помнится такой расчет: одна книга на 4-5 семей, несравненно гуще, чем по-русски. Ее прочли в Эстонии почти все - и окружала меня теперь тут родная атмосфера, сплошная дружественность, какой я никогда не встречал в советском мире, - да слабостью советского духа Эстония и была тогда роднее всего. (…) И я почувствовал, что легко и навсегда уехать отсюда не могу.

И уже на следующее лето, в 1964, приобретя "Москвича" и набив его до отказу, мы с женой приехали в Эстонию для летней работы. Сошлось так, что новая моя деятельная помощница - Е.Д.Воронянская из Ленинграда, каждое лето проводила тоже в Эстонии, и уже снято у нее было место на хуторе под Выру, в чудесных озерных местах. Там и проработали мы в три пары рук: на хуторе женщины печатали попеременки вариант "Круга"-87 (роман "В круге первом". - В.И.), урезченный во многих мелких черточках; а я жил на сосновой горке поодаль - для работы был врыт стол, для проходки проторилась тропа, от дождя поставлена палатка, а безмолвными перелесками можно пройти к загадочному озеру. Это было первое в моей жизни лето - не дерганное, не отпускное, не в поспешных разъездах, а - все распахнутое для работы. И связалось оно с Эстонией, еще больше я ее полюбил. Я готовил текст "Круга", а еще - раскладывал, растасовывал по кускам и прежний мой малый "Архипелаг" ("Архипелаг ГУЛАГ". - В.И.), и новые лагерные материалы, показания свидетелей. И здесь, на холмике под Выру, родилась окончательная конструкция большого "Архипелага" и сложился новый для меня метод обработки в стройность хаотически пришедших материалов.

Так хорошо было душе в Эстонии, что мысль искала дальше: где б тут устроить глубоко-тайное место, не съемное, но у своих, на всякий случай. Разум острожный и сердце-вещун толкало: надо готовить Урывище. Служащий человек в Советском Союзе не может уехать ни в какое тайное место - но я-то теперь, писательским билетом освобожденный от школы, могу! И мы поехали навещать друзей, одновременно смотреть места.

Тот хутор Хаава, под Тарту, где жили Сузи после ссылки, принадлежал вдове ученого биолога Марте Мартыновне Порт. Женщина эта, широкоплечая, с широким твердым лицом, была замечательна и твердостью и верностью характера. Деятельность покойного мужа ее была лояльна, аполитична, такими же росли и преуспевающие сыновья (один - главный архитектор Таллина), - их семья была вполне обласкана при Советах, и материнским чувством и личным самосохранением проще было бы Марте Порт не поддерживать нелегальных. Но она - приютила опальную семью Сузи, приючала других эстонцев, разоренных ссылкой, а теперь без колебаний сразу же предложила мне: приезжать тайно в Хааву и сколько угодно работать здесь. Очень тут было хорошо, четыре высокие просторные комнаты с огромными окнами, старинными печами, запасом дров, представлялось, как это зимой уютно… А летом - речушка рядом, и лесок небольшой. Я благодарил, а все - в запас, и готовя - и сам не веря, не предполагая, как скоро это понадобится. (…)

И так прочно создался этот эстонский тыл, что когда 13 сентября 1965 грянула гроза надо мной, узнал я о провале архива у Теуша, а сидел в это время на всех заготовках и рукописях "Архипелага", все в клочках и фрагментах, написана только "Каторга", - то и мысли не было другой, куда спасать свое сокровище, куда поеду я его дорабатывать, если уцелею, - конечно в Эстонию…"

Вячеслав ИВАНОВ