На прошедших недавно Днях Достоевского в Эстонии в Таллинне были названы имена первых лауреатов Международной литературной премии имени великого русского писателя. Одним из обладателей престижной награды стал российский прозаик и публицист Валентин РАСПУТИН. Сегодня будет небезынтересно вспомнить, что когда-то именно в Таллинне, в издательстве «Ээсти раамат», впервые вышли в свет книги «Живи и помни» и «Пожар». На церемонии вручения награды корреспондент «МЭ» задал гостю несколько вопросов.
— Валентин Григорьевич, позвольте поздравить вас от имени читателей нашей газеты.
— Спасибо.
— Какое место в вашей судьбе человека и писателя занимает Федор Михайлович Достоевский?
— Определить его очень трудно, оно огромно. Читать Достоевского я начал вроде бы рано, а сейчас понимаю, что, пожалуй, все же поздно, потому что потом был какой-то перерыв. Но когда вчитался по-настоящему, то уже больше никогда не прекращал постоянно перечитывать Достоевского. Не знаю, хорошо это или плохо, но есть, может быть, только два писателя, которых я вот так, испытывая потребность, перечитываю постоянно. Один из них — Достоевский. Он писатель трудный, но едва только приоткрывает перед вами глубины человеческой души и духовности, как сразу обнаруживается, какое это богатство. Но подражать ему невозможно. После чтения Достоевского я не могу сразу садиться за работу, необходимо время.
— Одна из известных ваших повестей называется «Живи и помни». Что значит для вас сегодня — жить, помнить?
— Наверное, то же, что и всегда, — жить достойно, хотя в наше время жить недостойно проще, пока преобладает именно такая жизнь, ее больше, она легче и интересней, как кажется тем, кто живет таким образом. Но ведь какой-то смысл имеет только достойная жизнь, только ее продолжением могут стать духовность, здоровье и цельность души.
А помнить надо все. Помнить хорошее, что было, помнить плохое. О плохом надо помнить непременно, чтобы, не боясь, извлекать уроки, чтобы позже ничего не повторять. Только не надо откладывать плохие воспоминания на полочку мыслей о возмездии и мести.
Надо помнить себя, свое детство и своих предков. Надо помнить настоящее, которое тоже нуждается в памяти. Это только кажется, что мы по нему плывем от прошлого к будущему, которые разделены какой-то ленточкой. Ничего подобного, настоящее тоже надо запоминать. Оно не остается в памяти, если живешь однообразно, но когда живешь разнообразней и глубже, тогда и оно будет помниться. Надо помнить о доле, доставшейся твоему народу, помнить о собственной судьбе и судьбе твоих близких, помнить, наконец, о том, что может в будущем ждать и тебя, и всех нас, о том будущем, что так или иначе нуждается в поправках.
— В эти дни вы и ваши коллеги немало и горько говорили о нынешнем положении с русским языком. Каким в дальнейшем вам представляется его судьба?
— Трудно сказать, хотя в одном я уверен твердо: русский язык жить будет. Но если ничего не изменится, если мы по-прежнему будем идти на поводу у других государств, порядков, нравов, другой политики, то, конечно, наш язык измельчает, станет обыкновенным, заурядным. А этого допускать нельзя. Тут дело не только литературы, но и каждого человека — сознательно отказаться от того мусора, которого сейчас так много в употреблении. Отказаться ради того, чтобы сберечь то, что пока еще удается сохранить. Есть понятие наследства, каждой семье достается в наследство то, что она бережет, от чего ни в коем случае не станет избавляться, сбывать даже тогда, когда сильно нужны деньги. Наш язык — то самое наследство, которое необходимо сохранять, передавать, преумножать.
— Только что в Таллинне был представлен новый прекрасно изданный двухтомник ваших избранных сочинений. Разумеется, всего он уместить не смог. Что в него не вошло, но могло бы его сделать более полным?
— Не вошла полностью публицистика, очерки не вошли. У меня есть книга, которую я сам ценю, потому что досталась мне достаточно тяжело. Это очерки о Сибири, ее прошлом и настоящем, обычаях и нравах, природе, экологии, многом другом. Такой книги о Сибири в последние времена не было. То, что ее нет в двухтомнике, вероятно, естественно, он был отдан только прозе. Но все равно жаль.
— И все же не может не огорчать, что сегодня любимый многими прозаик немало времени отдает именно публицистике, а не сочинению сюжетов.
— Я и публицистике не отдаю столько, сколько надо бы. В последние годы мне не очень везло, и я отдавал больше времени болезням и больницам, чем писательству. Но от публицистики все же постепенно отхожу, совсем отойти, наверное, не получится, потому что когда что-то серьезно беспокоит, болит, это надо выговаривать, надо и бороться, когда что-то требует непременного вмешательства. Тем не менее по любому поводу я в публицистику уже бросаться не буду — и времени уже нет, и сил уже нет. То, что мне осталось, собираюсь полностью употребить на прозу.
— Остается пожелать вам здоровья, новых книг, а нам — непременных встреч с ними.