К нам в редакцию часто звонят и приходят учителя русских школ. И мы слушаем и слушаем их горькие рассказы. Многие из них говорят, что слишком тяжело им давался экзамен по эстонскому языку, унизительной и тягостной зачастую оказывалась эта обычная как будто бы процедура. Экзаменаторы словно задавались целью ущемить человеческое достоинство людей, пришедших на экзамен. А не приходить было нельзя, иначе потеряешь право на работу.
Многие приезжающие сюда общественные и политические деятели, в том числе и известные правозащитники, не раз удивлялись: зачем учителю физики или химии, или, скажем, географии в русской школе сдавать экзамен на столь высокую категорию?
Тем не менее требования в последнее время еще более ужесточились. И хотя, как известно, любой закон по всем международным нормам обратной силы не имеет, у нас его все же повернули вспять. И прежние экзаменационные справки скоро уже будут недействительны. Все прежние категории отменены. И теперь учителям придется снова сдавать экзамены.
Многие учителя рассказывают, что теперь, помимо обычной педагогической нагрузки в 25-30 часов, им приходится еще по 10-12 часов в неделю заниматься госязыком. Еще и платя за обучение из своего собственного кармана, хотя всем известно, что учительские зарплаты далеко отстают от депутатских или банковских...
И учителя спрашивают, а вместе с ними спрашиваем и мы: долго ли может выдержать человек столь тяжелый стресс? Тем более что большинство уверены: экзамена они не сдадут, поскольку тесты непомерно тяжелы. А что будет с теми учителями, которые действительно через экзамен не пройдут? Что будет с теми педагогами, которые находятся в предпенсионном возрасте? Школа потеряет слишком много, если этим учителям придется уйти. К тому же другую работу им найти будет трудно. Что ж — увеличится число голодных и бездомных?
Но главное все же — школа... Разве она не будет безжалостно оголена, убита, если лишится многих специалистов только лишь из-за недостаточного знания языка? И разве не сказывается на учениках эта неуверенность, стрессовое состояние учителей? Кого же мы растим, если с детства в ребят закладываются эти настроения — ущемленности, униженности?
Со всеми этими вопросами и сомнениями мы обратились к депутату Рийгикогу, члену парламентской комиссии по культуре и образованию Валентине ВЫСОЦКОЙ.
— Конечно, государственный язык знать надо. Но речь о другом... Учителя в один голос говорят, что экзаменационные тесты слишком сложны, что они не соответствуют требованиям Закона о языке. Что вы думаете по этому поводу, Валентина Владимировна?
— Я думаю, это так и есть. По закону экзаменационные тесты должны соответствовать той профессиональной области, в которой действует человек, пришедший сдавать экзамен. Однако на практике тесты составляются так, что учитель справиться с ними просто не в состоянии. Вместо того, чтобы говорить с ним на экзамене о школе, что было бы логично — не так ли? — с него требуют фактически знания о запасных, скажем, частях к трактору. Я спрашивала у представителя языковой инспекции, должны ли они наблюдать за соответствием требований на экзамене Закону о языке. Но вразумительного ответа не получила. А кто должен этим заниматься? Государственный контролер? Оказывается, тоже нет, не его компетенция.
В парламенте, кстати, провели эксперимент. Один из депутатов предложил своим коллегам справиться с тестами, предлагаемыми на экзаменах. И что вы думаете? Из 6 человек с заданием справились лишь два. А ведь в нашем парламенте все депутаты имеют высшее образование. К тому же в эксперименте принимали участие эстонцы.
— Значит, парламентарии-эстонцы сдать экзамен по госязыку, предлагаемый русским учителям, не могут? Замечательно... Как же быть учителям?
— По закону, если они не сдадут экзамен, то должны быть уволены. Но... Школы ведь находятся в ведении органов местного самоуправления. Если старейшина беспокоится о школах, если он не хочет, чтобы они были оголены, он может ходатайствовать перед Департаментом образования о продлении, скажем, сроков. Я учителям часто говорю: обращайтесь к старейшине своей части города. Это первый человек, который должен защищать школьных работников, заботиться о том, чтобы не обезглавить русские школы, не оставить их без опытных учителей-предметников.
— И это лишнее доказательство того, что всем нам не может, не должно быть безразлично, какая партия победит на выборах, какая из них будет иметь право поставить своего представителя на должность старейшины в той или иной части города. Разве не так?
— Конечно, так. Разумеется, имеет значение и позиция администрации школы. Если учитель опытен, если он постоянно работает, стараясь повысить свой преподавательский уровень, вряд ли администрация захочет его потерять. Не надо бояться отстаивать хороших работников. Мы, кстати, с Людмилой Поляковой, председателем объединения учителей русских школ, не раз обращались в Департамент образования по поводу того или иного директора или преподавателя. Если вы уволите этого специалиста, то откуда возьмете другого?
Видимо, думали, что если в русских школах освободятся места, то туда пойдут эстонцы. Но так не получилось... В некоторых русских школах действительно появились директора-эстонцы. Но и все... Ожидаемого потока желающих не оказалось.
— Да, это ведь все-таки трудно... Другая школа, другой менталитет, другие взаимоотношения между учениками и преподавателями. Совсем, как говорится, другой дух...
— Я все-таки думаю, что сроки сдачи экзаменов будут отодвигаться. Сама жизнь этого требует. Мы, между прочим, говорили об этом с директором Департамента образования г-ном Кирсманом. Он-то все понимает, но на него, на департамент, как он сказал, давит языковая инспекция.
Мы обращались по этому поводу и к министру образования, просили его поднять эту больную проблему. Нельзя превращать экзамены в пытку, нельзя допускать столь явного несоответствия экзаменационных тестов требованиям закона. И он обещал разобраться... Хотя пока никакого движения не видно. И я, честно говоря, не знаю, насколько можно полагаться на это обещание. Печальный опыт у меня, увы, уже есть. Я уже видела, как с высоких трибун громко раздаются обещания и как потом они не выполняются.
Помните ли вы эпопею с судном «Таллинн», где был детский учебный центр? Мы много хлопотали, чтобы сохранить его в том же качестве, оставить детям. И как будто бы обещали... А потом почему-то поставили судно в военную гавань. Детям туда, разумеется, вход был закрыт. Я специально проверила это, прежде чем в зале заседаний Рийгикогу задать министру вопрос: почему все-таки детей не пускают на судно? И получила ответ: что вопрос решен, дети на «Таллинн» ходят и занимаются там. Вот тогда уж я возмутилась: «Зачем вы врете, господин министр?» И услышала в ответ гордое: «Я никогда не вру...» А тем не менее...
— Звучит, прямо скажем, неутешительно... Что же будет дальше?
— Дальше? Видите ли, я думаю, что у нас нет достаточно прочной и постоянной обратной связи со средствами массовой информации. И это плохо... Мы могли бы работать вместе и вместе отслеживать все эти обещания и ход их выполнения. Тогда и вопросы, возможно, решались бы легче.
— Что ж, замечание принято...
* * *
В самом деле, если есть сила, способная пересилить самоуверенность иных государственных структур, умеющая заставить считаться с собой, то это именно общественное мнение. Стало общим местом сетовать на то, что общественное мнение как мало значило прежде, так же мало значит и теперь в нашей жизни. Но это все же не так. Есть примеры, подтверждающие, что общественное мнение все же приходится слушать и слышать. А услышанное вовремя, принятое во внимание властями мнение выглядит признаком некоего движения к долгожданному гражданскому обществу. Хорошо бы властям иметь это в виду. Тем более у нас, где так любят говорить о демократии и о европейских стандартах, коими мы вроде бы руководствуемся.
Со всеми этими вопросами и сомнениями мы обратились к депутату Рийгикогу, члену парламентской комиссии по культуре и образованию Валентине ВЫСОЦКОЙ.