В стране, где не было юмора...

Книга эссе Елены Скульской «Русская рулетка» о русских писателях от Пушкина до Бродского, вышедшая несколько месяцев назад на эстонском языке, разошлась с редкой для нашего времени стремительностью. Газета KesKus печатает новые эссе автора, которые составят еще один сборник. И опять издание будет на эстонском языке. Мы решили предложить вашему вниманию некоторые из этих текстов в русских оригиналах.

Россия – страна сатиры. Сатира – вечный и естественный спутник трагедии; смех, который она вызывает, больше похож на конвульсии и рыдания, чем на беззаботный хохоток. Гоголь требовал, чтобы люди, узнавая себя в тупых и продажных идиотах его произведений, смеялись над собой. Салтыков-Щедрин хотел, чтобы люди смеялись, услышав предложение: «Детей, не обещающих быть стойкими в бедствиях, следует уничтожать при рождении». Достоевский все самые смешные эпизоды разворачивал на кладбище, где покойники еще некоторое время после похорон сохраняют способность переговариваться: они играют в карты и сплетничают так же пошло и пусто, как делали это и при жизни.

Юмор тем отличается от сатиры, что утешает, а не пугает. Не выворачивает душу, но подает ей домашние тапочки. Пародист Александр Иванов, родившийся в 1936 году и умерший в 1996-м, был юмористом. Он писал такие смешные, забавные, трогательные, веселые пародии на всех знаменитых поэтов, что их еще больше начинали любить читатели, а если он писал пародии на малоизвестных поэтов, то они просыпались на следующий день знаменитыми - пародия Александра Иванова была пропуском в литературу, в славу, в признание. Попасть под его перо – пусть издевается, лишь бы заметил - мечтали все сочинители стихов. Они слали ему свои сборники, рукописи, подкарауливали у дома. И хотели только одного – чтобы он их высек, и чем больней, тем лучше!

В ранней молодости Александр Иванов был лирическим поэтом. Он писал про любовь, весну и распустившиеся листочки на ветках, но, по счастью, очень быстро понял, что его поэзия ничем не отличается от сотен и тысяч других посредственных образцов. Понял и стал пародировать других.

Но сохранил в себе много лирической непосредственности: он выходил на сцену – очень высокий и совершенно худой, как карандаш, и начинал читать с непроницаемым лицом инквизитора; на самом деле он так волновался, так всякий раз поражался грандиозными масштабами зала, что лицо его остолбеневало от робости. В переломные девяностые годы, когда Российское телевидение ринулось подражать самым низкопробным передачам Америки, Александра Иванова пригласили в какой-то клуб толстяков порассуждать о диетах, и он с необыкновенной грустью говорил о целебности разнообразных каш и вреде ужинов; и все это было очень трогательно, если не думать о том, что ужинам и кашам и прочим разносолам Александр Иванов всегда предпочитал водку. Эта страсть была у него, конечно, от лирико-поэтической традиции…

Сухой закон средь виноградных лоз

Большего идиотизма, чем сухой закон в России, изобрести невозможно, но в Грузии и Абхазии, где растет виноград, где с детства умеют пить вино, не пьянея, а только радуясь, внедрить запрет на выпивку, на застолье было просто безумием. И тем не менее весь Советский Союз в середине восьмидесятых по приказу Горбачева прекратил пить. Как всегда ранней осенью я приехала в Пицунду, в Дом творчества писателей, где у нас уже сложилась традиционная и многолетняя компания, в которую входили и Натан Эйдельман, и Эдик Елигулашвили, и Евгений Рейн и многие-многие другие. Огромной компанией отправились в ресторан. Официант, понимая, что мы принесли с собой и водку и коньяк и собираемся их пить из-под полы (то есть нарушать сухой закон!), поставил перед каждым из нас чайную чашку и попросил, чтобы при всяком тосте мы словосочетание «бокал вина» заменяли на «чашку с чаем». В компании был и Александр Иванов со своей женой – когда-то знаменитой балериной и артисткой, с которыми я раньше не была знакома.

Началось застолье. Грузинские писатели размахивали над столом чашками, наполненными чачей (грузинская виноградная водка), коньяком или вином, подозрительно-манящий запах плыл над рестораном. Все громче звучало: «Этой маленькой чашкой чая, но с огромным чувством я хочу приветствовать…» и так далее. Александр Иванов пьянел больше других, поскольку всякий раз выпивал чашку с чаем до дна. Наконец он встал из-за стола и пошел гулять по столикам, заигрывая с дамами, читая им и их спутникам свои пародии и интересуясь своей популярностью. Его узнавали, подпаивали своим «чаем», и было ясно, что без скандала он из ресторана не уйдет. Тут ко мне подошла его жена и взволнованным голосом попросила: «Я вас умоляю! Подойдите к Александру, пригласите его на танец, объяснитесь ему в любви и… страсти и пригласите для решительного и окончательного… сближения вон в те кусты!» Изумлению моему не было предела. «Да поймите вы, - пояснила заботливая жена, - нас всех он знает множество лет и слушаться не будет, а вас он увидел в первый раз и не успел хорошенько запомнить; он решит, что вы совершенно посторонняя молодая женщина, которая в него влюбилась, и не устоит, буквально устремится за вами в сторону кустов. А там мы уж будем поджидать всей компанией, скрутим и отведем его домой!» Я, разумеется, тут же согласилась стать участницей этого грустного, но по-своему трогательного фарса – славной комедии ошибок, окрашенной тем же юмором, что и пародии Александра Иванова.

Спустя несколько лет Александр Иванов приехал с концертом в Таллинн. Мы договорились, что я возьму у него интервью для газеты «Советская Эстония», где я в это время работала. Встречу назначили у него в номере гостиницы «Виру». Когда я пришла, то на постели лежало то, что осталось от знаменитого пародиста к третьему дню пьянства: из этого полутрупа нельзя было выжать ни слова. Он только мычал, как добрый Герасим из рассказа Тургенева «Муму». Вернуться в редакцию партийной газеты без интервью было невозможно, и я в отчаянии написала его сама – и вопросы, и ответы. Опубликовала и послала газету Иванову. Через неделю из Москвы пришел ответ: «Милая Елена! Время, к сожалению, не имеет обратного хода, а потому исправить в нашей истории я ничего не могу. Но интервью получилось очень хорошее, я бы сам лучше и точнее не сказал…»

«Не своим голосом» –

так называлась одна из самых лучших и знаменитых книжек Иванова. Он ведь и правда говорил не своим голосом, а голосом тех, кого он пародировал. В те времена очень многие люди зачитывались стихами Эдуарда Асадова. Это был слепой поэт, мужественно переносящий свое несчастье, но писавший слащавые, сентиментальные, уникально пошлые и назидательные стихи с непременным повествовательным сюжетом и моралью. В пародии Александра Иванова голосом Асадова рассказывалось о молодой семейной паре, где юная жена в отсутствие мужа села играть в карты, в подкидного дурака, с другим; муж застал ее за этим занятием и, обув белые тапочки, ушел навсегда. А дальше:

Мещане, конечно, скажут:
подумаешь, дело какое!
Да разве за это можно
жену молодую бросать?!
…Сейчас он лежит в больнице,
лечится от запоя,
А чем она занимается,
мне даже стыдно писать…

Эту пародию заучивали поклонники Александра Иванова как стихи, как явный и веселый протест против социалистической ханжеской морали, которой ничем, кроме как смехом, и нельзя было противостоять.

Особым вниманием пользовались у Иванова так называемые поэты-деревенщики. Они в своих стихах ругали городских стиляг, поклоняющихся джазу и иностранной одежде, призывали слушать гармошку, любоваться коровами и гусями и жить в простой деревенской избе, попивая парное молоко. При этом сами они зачастую в деревнях никогда не бывали, русскую глубинку не знали и боялись, а ездили как народные поэты по Парижам и Нью-Йоркам, привозя оттуда новые разоблачительные стихи и с новой силой призывая всех обратиться лицом к родной русской деревне. Писать они часто пытались деревенским просторечным говорком, путаясь в малознакомых им сельских понятиях. Александр Иванов, сочиняя стихи их голосом, показывал элементарую малограмотность деревенщиков, их ограниченность, убогость и лживость их позиции. Вот, скажем, пародия на Александра Говорова:

Я лемех ценю
У музейного плуга.
Я промах ценю
У хорошего друга.
Я, честное слово,
Люблю свою хату,
Люблю я быка
И корову брюхату.

………………….

Ай, кажется, вышли
плохие стихи.
Ой, мне разрешается,
Я - от сохи.

Александру Иванову всегда был смешон дилетантизм, прикрывающийся многозначительностью. Он разоблачал псевдоинтеллектуальные стихи, углубленность, которая на самом деле оказывалась обыкновенной плоскостью. В моде были сочинения об ученых, об их загадочном, опирающемся на формулы труде, в котором поэты разбирались, как балерина в плавке стали. Валентин Берестов написал стихи об археологах, которые, разбирая древние развалины, нашли уникальную ценность – улыбку. Александр Иванов ответил балладой: археологи, разбирая древние развалины, находят загадочный предмет. Это – запыленная бутылка. На ней надпись: «Московская. Особая. Водка». Ученые в растерянности, они не знают, к какой эре следует отнести уникальную вещь…

Вот что Александр Иванов сам говорил о своей профессии:

- Сотни тысяч людей сейчас пишут стихи, легко овладевая элементарными навыками создания всевозможных ямбов, хореев и даже верлибров. В самом этом явлении нет беды, оно даже признак возросшей культуры населения. Беда в том, что графомана тянет к славе, к признанию, и он осаждает издательства. В редакции одного московского журнала мне сказали, что они получают ежемесячно 150 –200 килограммов стихов. Это была не шутка, а констатация факта, стихи пересчитывались на вес, ибо таково было их качество. А между тем часть их, и не малая, просочилась в печать. Редакторская плотина не устояла перед бурным валом. Критика постоянно сетует на эти прорехи в плотине, но одних сетований бывает недостаточно. И тут на помощь приходит смех, разоблачающий литературную несостоятельность. Я слишком люблю литературу, чтобы мириться в ней с серостью, бескультурьем, со всем, что обедняет и усредняет нашу поэзию. В пародии я не только борюсь. У меня есть и друзья в поэзии, которых мне хочется поддержать своими пародиями. Я считаю, что по стихам поэта должно быть ясно, что он безусловно любит, а что безусловно ненавидит. Тогда и к нему самому можно испытывать сильные чувства. И еще – поэт должен иметь право на свои слова, на свои восклицания, декларации, призывы, а право это можно заслужить только жизнью, соответствующей творчеству. Такой жизнью, убежден, живет Булат Окуджава, почти не отличимый от своего лирического героя, органически не принимающего подлость и ложь. Таким представляется мне Давид Самойлов, чьи стихи содержат неизъяснимую тайну прекрасного при кажущейся легкости их и простоте. Такую жизнь прожил Владимир Высоцкий, он воспел в нашем поколении и героическое, и драматическое, и смешное…

Пародии на любимых поэтов Александр Иванов писал так, будто сочинял музыку к их стихам, - он как бы объяснял читателю достоинства своих кумиров, их новизну, прелесть, необычность. И они – Ахмадулина, Окуджава, Самойлов - часто выступали на поэтических вечерах вместе с ним, улыбаясь или даже любуясь пародиями на себя. Вот как он дразнит Вознесенского:

Чихая нейлоновыми стрекозами,
собаки планируют касторкой на вельвет,
таракашки-букашки кашляют глюкозой.
Бред? Бред.

Александр Иванов по-детски гордился тем, что сделал уникальной свою самую распространенную в России фамилию – его никогда ни с кем не путали. И его все знали. Пародия всегда отражает жизнь литературы. Какая литература – такая и пародия.

…Сейчас в русской культуре вообще нет жанра литературной пародии…

Елена СКУЛЬСКАЯ