Почему в начале было слово, а только потом заиграла музыка?
КАВЭЭНщиков спросили: «Почему в начале было слово?» они ответили: «Потому что в начале хотели по-хорошему!». Эдуард Томан разыграл сначала «Бешеные деньги» по Островскому в роскоши психологической достоверности и бытописательной искренности (с нескрываемыми аллюзиями на ласнамяэско-ыйсмяэский менталитет), а когда зрители не изменились, не переделались, не возлюбили ближнего своего пуще денег, то режиссер с полным правом продолжил тему, не потерявшую актуальность, в песнях, танцах и стихах по Мольеру.
Музыкальное представление «Любовь и золото» по комедии Мольера «Скупой» мог поставить только человек щедрый – щедрый не исключительно романтически – на луну и звезды, но и эстетически – на иронию, смех, шутку. И рисковый. Театральные старожилы рассказывают, что когда постановку «Грозы» Островского вывозили в воинские части, то зрители аплодировали исключительно репликам Кабанихи и совершенно не сочувствовали Катерине, поскольку у всех дома остались невесты или жены, и хотелось, чтобы не шлялись они по-над Волгой с хахалями, а смирно дожидались законных спутников жизни под присмотром строгих свекровей. Так и со «Скупым». В годину бедствий, когда сегодня ты олигарх (уважаемый бандит широкого профиля), завтра начинающий благородный разбойник (малый бизнес, девочки, килька), а послезавтра разоренный интеллигент с книжкой «Айвенго» под мышкой, невольно начинаешь понимать, что нет человека лучше и мудрее Гарпагона, а на само слово «скупой» реагируешь бурными аплодисментами, переходящими под нажимом подсознания в овации…
Другое дело – «Любовь и золото». В обход. Даже можно подумать, что не все то золото, что блестит, - любовь, скажем, блестит, глаза горят, а цена ей известно какая, а ночью, в районе Копли, еще дешевле. И вот Гарпагон (Эдуард Томан), зарыв в саду шкатулку с золотом – еще во времена Мольера было ясно: банки прогорают и банкротятся, а родимая землица не подведет, разве что пустит по шкатулке корни яблонька, так ее в этом случае и спилить не жалко, - решает купить, не истратив при этом ни гроша, на приманку одного законного брака бедную красавицу Марианну (Юлия Попова). А красавица Марианна уже безумно влюблена в сына Гарпагона Клеанта (Кирилл Кяро), а дочь Гарпагона Элиза (Наталья Мурина) любит Валера (Вадим Малышкин), прикинувшегося слугой Гарпагона. А на самом деле, бедная красавица и мнимый слуга – дети богача Ансельма (Владимир Антипп). И как следует запутать и распутать сюжет названным персонажам помогают сваха Фрозина (Татьяна Маневская), маклер Симон и комиссар (Николай Хрусталев), кучер и повар (Юрий Жилин) и слуга (Дмитрий Рейтман). Но дело, как легко догадаться, вовсе и не в сюжете...
Какой же шут не любит трагедии?
Мольер, как мы знаем по Булгакову, любил играть трагические роли. Они ему не удавались; он был гениальным комиком, но как всякий человек искусства, мечтал о невозможном. Хотел быть высоким, мужественным и красивым, а оставлся всего лишь Мольером. В своем театре был деспотом, истериком, капризным тираном; с тех времен никто еще не придумал более удачного способа руководства творческим коллективом. Эдуард Томан играет не только и не столько Гарпагона, сколько Мольера, царствовавшего и капризничавшего в театре Пале Рояль, а в еще большей степени он играет автопародию – дружеский и довольно ироничный шарж на художественного руководителя Русского драматического театра Эдуарда Томана, которому восхищенно-льстивые партнеры отдают лавры успеха.
Куплеты, сочиненные Томаном к спектаклю, версификационным мастерством и ритмической легкостью выдают в нем интеллигента той прежней ренессансной поры, когда, например, Пушкин был не только «нашим всем», но и чисто конкретным поэтом. Эдуард Томан рискнул вставить даже с «капустным» намеком в полумольеровский текст строчку из «Моцарта и Сальери» насчет правды, которой нет и выше. Но если для Сальери это было ясно, «как простая гамма», то в зале на цитату отреагировал лишь один человек, которого Томан тут же приветствовал счастливым возгласом солидарности. Музыка с прелестной сквозной темой аристократических колокольчиков, причудливых фестонов и затейливых рюшей не брезговала шутовскими бубенцами созвучий, втиравшихся в полное доверие к слуху. Балет, столь свойственный Мольеровским зрелищам, смешил и на все лады украшал представление (балетмейстер Элита Эркина).
Все насмешки, весь хохот и ропот Эдуард Томан вызвал на себя: он так издевался над своим героем Гарпагоном, что превратил его в полное ничтожество, лишил всех мужских черт, в какой-то момент сделал из него просто бабу; он показал бесстрашие своих артистических возможностей: он пел стоя, сидя, бегая, лежа, как может далеко не каждый оперный артист; он танцевал, подпрыгивая легко, как воздушный шар…
Моде можно следовать, но ее нельзя понять
Спектакль построен как модное представление – как демонстрация моды. Артисты выходят на подиум – огромную наклоненную белую тарелку, брошенную на сцену каким-нибудь жонглером (художник Марианне Куурме). Они распахивают верх своих костюмов, показывая изнанку модного образа, его вечную человеческую сущность.
Приз за лучшую женскую роль, несомненно, следует отдать Татьяне Маневской. Ее Фрозина лучится всеми возможными красками – она и обаятельна, и вульгарна, и иронична, и почти трогательна в своем цинизме, она расчетлива, как и положено свахе, и вдохновенна, как поэт, сочиняющий стихи по заказу, но на тему, его искренне волнующую. Наконец, она красива той дерзкой красотой, которую женщина бросает в запальчивости в лицо зрителям, прощаясь с возрастом сильных страстей и легких обольщений. Кстати, если кто-то и способен разбудить мужчину в Гарпагоне, то, несомненно, она, Фрозина, и Гарпагон невольно откликается на ее естественные, попутные, непроизвольные чары, словно сам бессознательно, на ощупь реагирует на подлиннное, натуральное, золото.
Татьяна Маневская играет не столько свою героиню, сколько актрису, готовую сыграть любую роль, лишь бы представился случай. Она поет:
Коль хочешь жить, умей вертеться,- Сказал давно один мудрец, И он был прав, куда нам деться, Пора понять уж наконец,
Что не придут и не дадут, Что нужен ювелирный труд – Расположить, распотрошить, Заполучить и сладко жить.
Давно у Татьяны Маневской не было столь выигрышной роли, в которой актриса могла бы показать не только драматические, но и вокальные возможности, не только характерный, резкий рисунок, но и мягкость лирического оформления образа. На этот случай сказал поэт: «Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь…»
К сожалению, режиссеру Эдуарду Томану не удалось столь же ярко и самобытно раскрыть персонажи молодых исполнителей, как дуэт Гарпагон - Фрозина. Пожалуй, можно отметить творческий рост Кирилла Кяро, с которым Томан скрупулезно работает уже второй спектакль (в «Бешеных деньгах» Кирилл Кяро несколько ученически и довольно скованно сыграл главную роль, теперь же в артисте появилась большая уверенность и смелая пластичность), другим молодым артистам, как показалось, не хватило цельности и скульптурной четкости линий…
Откровенно буффонную, комикующую ноту чисто и легко взял в двух маленьких ролях Николай Хрусталев…
…Эдуард Томан - внимательный читатель и талантливый пониматель текста. Он не боится браться за классику, ибо уверенно и спокойно чувствует себя в избираемом историческом и культурном пространстве. Знания и давняя рафинированная любовь избавляют его от необходимости разбойного, со взломом нападения на великие творения мировой сокровищницы искусства, но дают ему право легкой игры с огнем, отвечающей требованиям времени.
Предлагаю догадаться с трех раз, исчерпана ли на сегодня тема бешеных денег, любви и золота; не знаю, будет ли продолжать именно ее режиссер в новых своих работах, но классика готова предоставить ему для этого все возможности, впрочем, как и для творческого поиска в любом другом направлении.
