Наверное, ничто не вызывало у местных русских столько недоумения, вопросов и нареканий, как проводимая все последние 10 лет правительственная языковая политика. Попытка радикального изменения языковой ситуации в стране была ядром общей политики в отношении меньшинств, подлинные цели и задачи которой неоднократно менялись. Если принятый в 1989 году первый Закон о языке был скорее защитным механизмом на страже интересов маленького народа, то его реализация после 1991 года должна была помочь «очистить площадку» от «безъязыких мигрантов». Новый Закон о языке, принятый в 1995 году, претерпел в последнее время некоторые метаморфозы под влиянием Запада. Однако в конечном плане они оказались слишком незначительными, чтобы обеспечить кардинальное изменение языковой политики, которая теперь официально служит интересам интеграции эстонского общества.
Уникальную возможность оценить первые результаты нашей языковой политики предоставила перепись населения 2000 года. Она зафиксировала значительное увеличение числа неэстонцев, владеющих эстонским языком. Так, если по переписи 1989 года лишь 15 процентов этнических русских владели местным языком, то в 2000 году их было уже 40%, то есть за десять лет — прогресс более чем в 2,5 раза.
И все равно это меньше, чем можно было ожидать. По данным переписи, среди всего населения (включая эстонцев) эстонским языком владели 80%, в Таллинне — 74%, а в городах Ида-Вирумаа — 29% . Иными словами, в Таллинне по-эстонски не говорит четверть населения, в городах северо-востока — более 2/3. Кстати, в столице недаром уровень владения языком выше — там было больше мотивов изучать язык, а на северо-востоке все свелось к полицейской дубинке.
Считается, что плохой эстонский — удел лиц старшего поколения. Согласно данным переписи, среди русской молодежи 15-29 лет общий уровень владения государственным языком был 54%. Чем моложе поколение, тем лучше знание языка. Однако, если взять отдельно тех, кому в 2000 году было 15-19 лет, то их уровень владения эстонским языком составил всего 59%. А ведь это дети, перешедшие в старшую школу уже при независимости и которые изучали на обязательных и многочисленных уроках единственный в стране государственный язык. По идее, для этого поколения уровень владения должен быть порядка 90%.
Весьма любопытно будет сравнить эти цифры с уровнем владения русским языком эстонской молодежью. По известным причинам в поколении 25-29-летних было аж 83% тех, кто говорил на великом и могучем. Среди 15-19-летних цифра была много скромнее — 56%. Однако их почти столько же, сколько говорящих на эстонском русских сверстников!
И все же более 40% эстонских и русских ребят поколения 15-19-летних (на 2000 год) уже не говорили на языке друг друга. Имеется довольно расхожее мнение, что на смену языку межнационального общения в Эстонию пришел язык международного общения. Однако у русской молодежи уровень владения английским в два раза ниже, чем у эстонской: у 15-19-летних здесь показатели соответственно 38% и 71%. Значит, компенсировать незнание языка друг друга английский сможет лишь в очень ограниченном объеме. К тому же с большой долей вероятности можно предположить, что владеющий английским молодой русский знает и эстонский, как и то, что владеющий английским молодой эстонец сможет как-то объясниться на русском. Другое дело, что на английском они говорят, видимо, лучше всего.
Скромные успехи русской молодежи на поприще языкового обучения может объяснить и ситуация на рынке труда. Согласно исследованиям эстонских социологов Е.Хеллемяэ и Э.Саар, знание эстонского языка, безусловно, улучшает шансы трудоустройства, но в значительно меньшей степени, чем можно предположить. Более того, в некоторых случаях люди с более высоким уровнем образования и лучшим знанием языка оказываются в худших условиях, чем те, кто не знает языка и кто университетов не кончал. С учетом высокого уровня молодежной безработицы, в том числе и среди эстонцев, мотивировать изучение эстонского языка становится делом неблагодарным.
Интересно сравнить знание иностранных языков в зависимости от правового статуса. Так, если я достаю из широких штанин синий паспорт, то в двух случаях из трех я владею хотя бы одним для меня иностранным языком (включая русский или эстонский), если красный или серый — где-то в одном случае из трех. С данными о владении языками в зависимости от гражданства не обошлось без курьезов. Если в общем-то понятно, почему 8% эстонских граждан не говорят по-эстонски, то объяснить наличие более 1% российских граждан, которые не смогут прочесть этой статьи на языке оригинала, будет куда сложнее. Так же почти 3% апатридов заявили во время переписи, что эстонский — их родной язык.
Слухи о том, что российские граждане государственным языком совсем не владеют, оказались сильно преувеличены: среди них 18% владеющих государственным языком как иностранным и почти один процент тех, кто считает этот язык родным. 32% обладателей серых паспортов сообщили счетчикам, что владеют эстонским. Остается только гадать, что мешает этим 50 с лишним тысячам человек пройти процедуру натурализации: отсутствие свободного времени, гордость или завышенные языковые требования?
Вообще данные переписи еще раз показали языковую самодостаточность 30-процентной русской общины, поскольку уровень не только эстонского, но и английского языка у ее представителей оставляет желать лучшего. Хотя где-то треть русской молодежи владеет английским языком, среди всех российских граждан и серопаспортных таких около 10 процентов. По всей видимости, неэстонцы могут обходиться русским языком как в повседневной жизни, так и при доступе к информации на наднациональном уровне. И здесь у русских ребят есть одно преимущество — они с детства владеют одним из международных языков, роль которого у представителей коренных начинает все больше выполнять английский.
Вообще русский язык сохранил довольно сильные позиции в Эстонии. На время переписи им так или иначе владели 72% всего населения (английским лишь 25%), а в Таллинне — 83% (35%). Приведенные выше данные по владению языками молодежью позволяют предположить, что Эстония движется в сторону сбалансированного двуязычия, хотя значительная часть населения, особенно по регионам, не будет владеть сразу обоими местными языками. Поэтому в интересах администрирования в Эстонии местами будет продолжаться практика фактического использования русского языка в официальных процедурах.
На Западе считается нормальным моноязычие большинства и двуязычие меньшинств, когда общение происходит лишь на языке большинства. В Эстонии окончательный переход к этой модели случится нескоро, да и то, если русский язык утратит свое международное значение. Превратить всех представителей демографически мощного языкового меньшинства в двуязычных при скудости наших государственных ресурсов, по всей видимости, не удастся, несмотря на все меры административного давления. Данные переписи должны заставить власти еще раз задуматься, можно ли сейчас добиться единства общества Эстонии лишь на основе всеобщего владения государственным языком.
Наверное, ничто не вызывало у местных русских столько недоумения, вопросов и нареканий, как проводимая все последние 10 лет правительственная языковая политика. Попытка радикального изменения языковой ситуации в стране была ядром общей политики в отношении меньшинств, подлинные цели и задачи которой неоднократно менялись. Если принятый в 1989 году первый Закон о языке был скорее защитным механизмом на страже интересов маленького народа, то его реализация после 1991 года должна была помочь «очистить площадку» от «безъязыких мигрантов». Новый Закон о языке, принятый в 1995 году, претерпел в последнее время некоторые метаморфозы под влиянием Запада. Однако в конечном плане они оказались слишком незначительными, чтобы обеспечить кардинальное изменение языковой политики, которая теперь официально служит интересам интеграции эстонского общества.