"МЭ" Суббота" | 18.05.02 | Обратно

Владимир МАКАРЕНКО: «По национальности я – парижанин»

После отъезда он приехал в Таллинн впервые два года назад, на выставку «Таллинн - Париж», которую устроила Татьяна Мангус в галерее SAMMAS. На прошлой неделе он приехал вновь – как участник выставки ART-DELIKATESS, открытой Татьяной Мангус в новой таллиннской галерее MAGNON.

- Ты не был в Таллинне почти двадцать лет, а в последние два года приезжал дважды. Как, на твой взгляд, где время идет быстрее?

- Интересный вопрос. Кажется, все-таки - там. Здесь я уже после трех дней пребывания иду по улице и вдруг ловлю себя на мысли: «А что я здесь делаю?» То есть, конечно, прекрасно провожу здесь время – участвую в вернисаже, играю в теннис, как когда-то (в Париже в теннис играю редко, там все чаще в бильярд), встречаюсь с друзьями и знакомыми... Но это как отпуск за границей, но уже пора домой, пора за работу. А дом для меня там, где моя семья - моя жена, мои дети и мои картины.

- То есть душа твоя не рвется больше на части? Ты уже не наш в Париже?

- Понимаешь, я, собственно, эмигрант с юных лет. С того самого момента, как уехал из Днепропетровска. Хотел в Киев, но мне сказали – с твоим направлением в искусстве тебе в Киеве делать нечего...

- А почему вдруг в твоей родной Днепропетровской школе живописи заговорили о «неправильной» ориентации в искусстве?

- Я написал картину «Девушка собирает капусту» – абсолютно выдержанная тема. Только картина была написана в сине-зеленых тонах, как будто дело происходит лунной ночью. Ну комиссия и обвинила меня в отсутствии знания жизни: ночью темно, и люди спят, а не капусту собирают. Я когда попал в Ленинград и увидел впервые белые ночи, то первое, что подумал – эх, комиссию бы днепропетровскую сюда, не знают они жизни! Но это было время, когда Хрущев напугал чиновников, обвинив художников в абстракционизме, вот комиссия и проявляла бдительность.

Приехал в Москву, мне там жутко не понравилось, уехал в Ленинград. Вышел ранним утром на перрон – народу мало, все кругом серебристое, голубое и зеленое, ну точно – мой город. Там я и провел счастливые десять лет, окончил Мухинку (художественное училище им. Мухиной. – Э.К.), пока меня не попросили из города по причине отсутствия прописки.

- В Мухинке тебя не обвиняли в несовременности?

- Ну как же, во время дипломной работы. В то время все девушки ходили в мини-юбках, а мои «Девушки, играющие музыку» были в длинных платьях, как на театре принято. Декан обвинил меня в ретроградстве и в том, что я тащу искусство назад. Но мой профессор велел мне продолжать, работать так, как я это вижу, и диплом был защищен с высшей оценкой, но с отметкой о склонности к формализму.

- Но ведь к тому времени Ленинград знал уже Шемякина и других художников…

- У Шемякина тогда только прошла первая официальная выставка черно-белой графики по Достоевскому, о которой говорил весь Ленинград. Когда мы с ним познакомились, где-то в году 70-71-м, он разрабатывал свой «метафизический синтез», я шел немного в другую сторону, но направление движения было то же. Шемякина на подвиг вдохновил московский художник Миша Шварцман, Шемякин воодушевил на свои подвиги других художников, в том числе и меня... Мне очень нравится такая художническая цепь, по которой словно передается особая энергия. Когда читаешь, что какой-то художник у кого-то что-то украл, то это просто смешно: через сто лет, когда напишут антологию этого движения, будут говорить о том, как прекрасно, когда один сгусток энергии вызывает к жизни другой сгусток такой же энергии.

- В 1970 году вышла книжка «Испанская классическая эпиграмма» с цветными иллюстрациями Шемякина, наделавшая тогда много шума. Так что неудивительно, что все вы тогда быстро нашли друг друга. А в Таллинн ты приехал в начале 70-х, так ведь?

- В 1972-м, после того как понял, что ни в Днепропетровске, ни в Киеве, ни во Львове мне места нет. А здесь я был просто поражен тем, что мои акварели сразу были отобраны на выставку, что в Союзе художников секретарь тогдашний Юри Хайн говорил со мной абсолютно нормально, что мне обещали мастерскую и вскоре ее предоставили, ну, помнишь, эту «голубятню» в деревянном доме…

- Интересно, что я другое помню – как привел тебя к нам в «Молодежку» тогдашний наш ответственный секретарь Саша Ашурков, отрекомендовав своим ленинградским приятелем, как все твои картины долгое время стояли в кабинете нашего тогдашнего главного редактора Володи Томбу, куда я и приглашала профессуру Художественного института и критиков, в том числе Бориса Моисеевича Бернштейна и Лео Юлиусовича Генса, помню, как ты делал рисунки для «Молодежки», иллюстрировал рассказы эстонских писателей, переводы которых регулярно публиковались на странице «Созвездие муз», много чего помню…

- Все правильно помнишь, а кабинеты в «Молодежке» были разные – были умные, интеллектуальные, крикливые, заботливые, у тебя в отделе культуры народ вообще не переводился, а в баре вашего Дома печати ситуация выравнивалась. Кстати, картины тяжелые с вокзала мне помогал перетаскивать Сережа Довлатов, радуясь тому, что они все-таки маленького размера… И самое интересное – ни одна картина не пропала!

- Удержались от соблазна! Но жилось тебе тогда совсем не просто.

- Очень непросто. Я знал уже, что обязательно уеду, и начинал писать прошения, и получал бесконечные отказы, и мне очень не хотелось подвести своим отъездом здешних милых людей, которые ко мне так хорошо отнеслись. Ты же помнишь, у меня собирались и русские, и эстонские художники, я их как-то сблизить хотел, правда, довольно безуспешно.

- Помню, как вдруг заговорили о том, что у Макара выставка в Париже, что его не выпускают, что за него супруга президента Жискар Д’Эстена ходатайствует…

- Как всегда, женщины мною и занимались - в моей жизни они сыграли огромную роль.

- Это видно по творчеству – женские головки словно фирменный знак… В каталоге нынешней выставке ты подписан как член Корпорации французских художников. Когда о тебе там пишут, то как называют – французским? Или это вообще несущественное определение?

- Иногда просто французским, иногда указывают - украинец по происхождению, если я хочу это указать. А вообще-то лучшее определение придумала моя дочь, когда на вопрос, какой она национальности, гордо ответила: «Я – парижанка». Вот и я – парижанин. Не хочу иметь национальность, чтобы разбираться в национальных разборках. Я человек мира, парижанин.

- Скажи, а какой у тебя круг общения – коллеги по Корпорации, художники?

- Не только. С художниками французскими сложновато, немногие из них, как я, живут только своим творчеством, очень многие обязательно должны иметь и другую работу. Да и язык мой французский бедноват.

- Во Франции другая система продажи картин, как известно, художник, как правило, имеет какие-то определенные галереи, где продают именно его картины. У тебя осталась та же самая галерея, около центра Помпиду?

- Что ты, та галерея исчезла вместе с моими картинами.

- В Париже такие вещи тоже случаются? Глупый вопрос, конечно…

- Еще как случаются! Сейчас у меня в Париже галереи нет, хотя, конечно, она необходима, но моя мастерская пока ее заменяет в какой-то степени. Есть две прекрасные для меня галереи на северном побережье Франции, в Булони-сюр-Мер, и в Германии, в Бонне. И, конечно, выставляюсь на разных выставках в разных странах.

- Помнишь, мы с тобой в Париже обсуждали, что обычно с возрастом люди начинают меньше работать и больше думать, а мы живем в такое время, что работать нужно все больше и больше. У тебя такой же ритм, порядка 60 картин в год?

- Как минимум. В галереях нужно не реже двух раз в год устраивать персональные выставки, а так как картины продаются, то нужно все время писать новые. Выручает хорошая школа техники, технически картину исполнить мне сейчас гораздо легче, но с догмами бороться труднее. Поэтому люблю ходить на детские выставки.

- А женские головки – они в твоем творчестве сохранились?

- Конечно! Я без них жить не могу, они словно концентрация всего того, что во мне есть, но в кратком исполнении. Правда, один украинский искусствовед недавно заметил: что-то твои женские головки вытянулись, раньше они были кругленькими, теперь стали западными… Наверное, он имел в виду, что от украинизации я отошел к европейскости… На Западе женщины худые, вот и головки мои похудели…

Этэри КЕКЕЛИДЗЕ