Человек-невидимка

Ирина БУТЯЕВА

Каково живется с виду во вполне благополучном обществе больному человеку и его близким, нам рассказала мама 28-летнего молодого человека, страдающего глухотой.

Валентина позвонила в редакцию после того, как прочитала в нашей газете несколько материалов, посвященных проблемам глухих детей. Она поблагодарила нас за поднятую тему и предложила рассказать, как сложилась их с сыном жизнь.

Нынешняя система обучения ограничивает возможности,

считает моя собеседница. Валентина по образованию логопед, специализирующийся на слабослышащих и глухих детях. Но она работает только со слабослышащими детьми, а с глухими не может, так как не владеет жестомимической речью, которой отдан приоритет в Эстонии. Валентина владеет техникой считывания с губ, которая, как она считает, дает более широкие возможности глухим людям.

Валентина — противница метода обучения и воспитания по жестомимической системе, так как уверена, что такая система ограничивает возможности глухих или слабослышащих детей общаться со слышащими людьми:

«Безусловно, ребенку трудно научиться считывать с губ, но он может этому научиться, и тогда окружающий его мир не останется для него чужим.

Во-вторых, глухой ребенок, освоивший только жесты и мимику, сможет общаться всю жизнь лишь с ограниченным кругом лиц. Всякое другое общение для него исключается. Если только с помощью переводчика. А какие средства потребуются для того, чтобы всю жизнь ходить в сопровождении переводчика?

Почему я так категорична? Да потому что мы с сыном всю жизнь боремся с ветряными мельницами. Я вижу, как пытаются выкарабкаться другие родители. И честно скажу, сил у меня уже ни на что не осталось».

Нет ничего страшнее собственного бессилия,

говорит Валентина. Сын практически опустил руки, устав бороться за свое место в обществе, которое не устает ему демонстрировать, что он изгой в компании здоровых людей.

«В школе у него тоже были проблемы. Но мы их преодолели. Он поступил в университет. Три раза бросал и столько же раз вновь начинал учиться. Преподаватели от него шарахались, не зная, как с ним общаться и обращаться.

За все время учебы только один из преподавателей принял участие в его судьбе. Написал письмо-ходатайство в администрацию, в котором просил позволить моему сыну сдавать экзамены на родном языке. Сыну позволили. Он писал дипломную работу на русском языке.

Была у него и подруга. Вместе они прожили четыре года. Познакомились в университете, где оба учились. Но она не выдержала напряжения. Ушла. Я ее не обвиняю, потому что с ним действительно трудно. Психика больных людей очень неустойчива… Он все время на грани срыва. Где мы, даже здоровые, находим объект для сбрасывания своих негативных эмоций? Естественно, в собственном доме.

После окончания университета сын выдержал большой конкурс на вакантное место в солидную фирму. Он занимался тем, что сначала осматривал квартиру, продумывал ее дизайн, рекомендовал людям подходящую мебель, ее расстановку. Но проработал недолго. Заказчики стали отказываться работать с ним, мотивируя тем, что им с ним тоже тяжело общаться. С тех пор он ничего так и не нашел. Никто не хочет его брать на работу.

Проблема ясна: благополучные члены общества не знают и не умеют общаться с неблагополучными. Учиться этому никто не хочет. Легче выкинуть человека из своей жизни, чем хоть как-то поучаствовать в его жизни.

Это не обвинение, а констатация общепринятой позиции общества по отношению к людям-инвалидам. Всеобщая слепота и глухота, когда дело не касается нас самих.

Мы хоть и собираемся в Европу, но долго еще не будем европейской страной. Если даже нас туда примут. Пока мы четко делим общество на «здоровых» и «нездоровых», ничего не изменится.

В Германии, где я гостила у подруги, меня поразило, что в транспорте, в магазинах, в кафе и ресторанах созданы все условия для людей в инвалидных колясках. Ко всем людям там относятся одинаково. А у нас? Да никак не относятся. Даже социальные государственные службы.

Мне приходится работать на двух работах. В результате в месяц я получаю 4 тысячи крон. Пенсия по инвалидности, которую получает сын, составляет вместе с доплатой из того социального отдела — 1200 крон. Мы оплачиваем счета за квартиру и прочие коммунальные услуги и на то, что остается, стараемся дотянуть до следующей зарплаты. Но и это еще не беда, я всю жизнь что-то преодолевала. Проблема в другом — на моих глазах, на моих руках медленно гибнет мой ребенок, а я ничего не могу изменить.

Кто бы знал, каково полному сил молодому мужчине, владеющему отличной специальностью, обладающему хорошим интеллектом, желающему работать, столько лет провести в четырех стенах?!

Честно скажу, я боюсь. За него. По-прежнему пытаюсь его убедить, что как только нас примут в Евросоюз, отношение к инвалидам изменится, но он ни во что не верит. Только твердит, что таким как он, нет места в жизни.

Что я могу на это ответить, если он на себе самом испытал столько, сколько ни одному здоровому не вынести».