Как эти русские все-таки сюда попали?

Кристина КАЛЛАС,
магистр истории

Эстония называет себя национальным государством, но треть населения государства составляют национальные меньшинства. Вновь и вновь я должна объяснять, прежде всего, иностранцам, что стоит за этим противоречием. Кто эти меньшинства? Как они сюда попали? Сколько их? Почему они за столь продолжительный период не интегрировались? И каждый раз я попадаю в затруднительное положение, поскольку с полной ясностью не могу ответить на эти вопросы, так как отсутствуют основательные исследования недавней истории в этой области.

Чисто национальным государством Эстония никогда и не была. До Первой мировой войны население состояло из здешних эстонцев, немцев, русских, шведов и представителей многих других национальностей. В годы существования ЭССР сформировался совершенно новый национальный состав населения, который и по численности, и по своей структуре заметно отличался от всех прежних.

Сегодня население разделилось на две различные языковые и культурные общественные группы, общение между которыми носит минимальный характер. Всякого рода сегрегация группы, и особенно по национальному или языковому принципу, несет угрозу безопасности и стабильности государства. Но сегрегация эстонцев и русских не есть результат развития последних лет, это - наследие ЭССР. В течение долгого периода иммиграции сложилась ситуация, когда две национальные общины жили порознь в разных частях города, читали различные газеты, учились по разным учебным программам и даже занимались различными видами спорта. Не исследовав и не осознав исходные точки этого разделения, трудно найти способ решения нынешних проблем. То есть необходимо обратить взор на историю и проанализировать проходившие в советский период процессы и воздействовавшие на них факторы.

Экономическая или политическая миграция?

Один из главных вопросов, ответ на который ищут в истории, - истоки возникновения процесса численного роста русскоязычной общины. Послевоенная массовая миграция в Эстонию была вызвана политическими или экономическими причинами? Ответ на этот вопрос может оказать прямое воздействие на сегодняшние межнациональные взаимоотношения в Эстонии. Распространенные в этом обществе обвинения типа “оккупанты”, “колонизаторы” исходят из исторического толкования и оказывают воздействие на нынешние национальные взаимоотношения.

Что же все-таки произошло с этническими группами Эстонии за последние пятьдесят лет? Во Второй мировой войне Эстония потеряла около четверти своего населения. Особенно крупные потери понес Ида-Вирумаа. Литовцы и латыши понесли схожие потери, но у эстонцев была самая низкая рождаемость в тогдашнем СССР. Советская система плановой экономики предпочитала создавать промышленные секторы, не обращая внимания на возможные национальные и социальные последствия, вызывая миграционную волну в места, богатые энергетическими источниками, но испытывающие нехватку рабочей силы. Опустошенная войной экономика державы (в состав которой поневоле входила и Эстония) нуждалась в очень быстром восстановлении с целью противостоять странам Запада, и вся экономика Эстонии должна была работать в этих интересах.

Поскольку миграция началась с приходом новой власти и одновременно осуществлялась депортация эстонцев в Сибирь, то понятно, что местные жители в этом усматривали попытки чужой власти колонизировать страну. Без доступа к московским архивам невозможно отрицать политические мотивы, стоящие за миграцией. Очевидно, они все таки-были. Но сейчас неверно и утверждение, что индустриализацию и вытекающую из нее миграцию Москва проводила исключительно с целью подчинить своей власти оказывавшее сопротивление государство. При сравнении процессов формирования населения в послевоенных Литве и Эстонии этот аргумент отпадает. Находившаяся в схожих условиях инкорпорации в СССР Литва имела более многочисленные человеческие жертвы из-за долговременного движения “лесных братьев” и последовательного противостояния католической церкви. Исходя из аргументов политической миграции, следует сделать вывод, что именно Литва, а не Эстония должна бы стоять перед проблемой миграции большого числа русскоязычных переселенцев в ходе инкорпорации. Но в Литве число мигрантов советского периода составляет лишь 10 процентов населения. А вот если сравнить экономические процессы двух государств, то картина проясняется. Рождаемость у литовцев в послевоенные годы была в 7 раз выше, чем у эстонцев. Медленный экономический рост Литвы в первые годы независимости и слабая промышленная база вынудили советские власти сделать большие инвестиции в Латвию и Эстонию. Рождаемость в сельских регионах Литвы вполне удовлетворяла потребности в рабочей силе для местной промышленности, имевшей скромные показатели роста. Сравнивая послевоенные Эстонию и Литву, можно заметить, что массовый приток рабочей силы в Эстонию проходил по аналогичной схеме, как в другие регионы Западной Европы, где осуществлялись быстрые процессы индустриализации.

Экономическая сегрегация

Игнорируя социально-политические аспекты и, очевидно, из желания идти простым и хорошо контролируемым путем, весь процесс индустриализации сводился к ввозу рабочей силы. К тому же была и географическая неоднородность. Южной и Западной Эстонии индустриализация практически не коснулась, и жившие там эстонцы не имели контактов с русскоязычным населением. В то же время на Северо-Востоке Эстонии и в Таллинне появились на сто процентов русскоязычные предприятия, по соседству с которыми возникли русскоязычные жилые районы, детские сады, школы, больницы, дома культуры. Хотя большая часть движения рабочей силы в целом направляема и контролируема, как явствует из архивных документов, быстро развивающаяся промышленность Ида-Вирумаа была магнитом для сельского населения близлежащих регионов. Так, к примеру, жители села в Ленинградской области перебирались в Нарву, не имея на то разрешения от советских властей. В послевоенный период предпочтение отдавалось развитию сектора тяжелой промышленности, транспорта и коммуникаций, и в этом секторе эстонцы быстро становились национальным меньшинством в структуре рабочей силы. Во всех остальных хозяйственных отраслях сохранялся небольшой перевес. В сферу деятельности эстонцев отошли сельское хозяйство, культура и образование.

Такой этнический принцип разделения рабочей силы оказывал сильное воздействие на межнациональные взаимоотношения. Географическое и экономическое разделение свело к минимуму каждодневные контакты национальных групп и сделало невозможной интеграцию переселенцев. Люди, работавшие на предприятиях союзного подчинения, были в привилегированных условиях: их лучше снабжали дефицитными товарами, выделяли турпутевки, жилье. Кстати, жилье в СССР выделялось по месту работы, и было обычным делом, когда только что прибывшие вселялись в новенькие квартиры, которые для них построило то самое предприятие, которое их пригласило сюда на работу. В то же время занятые в сельском хозяйстве эстонцы должны были годами стоять в очереди на жилье. Для эстонцев это представлялось крайне несправедливым, и, как показывают архивные документы, многие местные власти обращались с официальной просьбой обратить внимание на неравенство между национальными группами.

То есть можно сделать вывод, что большую роль в возникновении сегрегации сыграли экономические факторы, к которым добавились политические и культурные. Уменьшение ежедневных контактов углубило взаимное недоверие, особенно со стороны эстонцев. Это усиливала еще и политическая риторика из Москвы, которая порождала в русскоязычных советских людях чувство общественного превосходства.