Млечный путь

Нелли КУЗНЕЦОВА

На открытии юбилейной выставки работ Георгия БОГАТКИНА мастера кроме его многочисленных друзей и поклонников поздравил президент республики.

Пожалуй, больше всего обращает на себя внимание загадочное, словно мерцающее, панно с множеством птиц, как будто вспорхнувших с синей поверхности. Это своеобразный символ выставки — «Млечный путь». Или — дорога птицы, ее стремительный полет в пространстве. Для Георгия, как он говорит, это понятие исполнено глубокого смысла. Ведь вся человеческая жизнь — это как полет птицы, стремление вдаль, ввысь, навстречу неизвестности, наперекор всему... Георгий и выставке своей дал это название — «Млечный путь». И в каком-то смысле это своеобразный отчет, некое подведение итогов. На пятидесятилетнем рубеже, действительно, хочется оглянуться, посмотреть, что уже сделано.

Георгий Богаткин — один из очень немногих в Эстонии мужчин-художников, посвятивших себя керамике. Больше того... Он — один из очень немногих мастеров, почти единственный, кто работает на гончарном круге. И творчество его по-своему уникально. Наверное, его изделия можно узнать, даже если не будет таблички с именем автора. Их отличает своеобразный почерк, какая-то строгая красота, некая даже монументальность. Это очень мужские работы, в них ощущается сила. Даже в чашах, даже в орхидеях, которые как будто изначально должны были бы быть легкими, игривыми, изящными. И театральные маски из керамики как будто излучают силу. Они выразительны, эти маски, в них читается скорбь, удивление, что-то еще, что трогает, но что трудно определить словами. Как заставить керамику выражать человеческие чувства? Наверное, для этого требуется какое-то особое умение. Как оно достигается?

Конечно, профессиональной учебой. Георгий окончил Таллиннский Художественный институт, нынешнюю Художественную академию. Конечно, должен быть талант. Но и еще нечто... Наследственность? Творческие традиции семьи? Ее особая творческая атмосфера? Особая культура, которую несла в себе эта семья?

Когда-то Хелене Кума, известный эстонский мастер, советуя Георгию заняться керамикой, сказала, что таким образом он соединит в себе то лучшее, что было в творчестве отца, замечательного русского художника Владимира Богаткина, и матери, великолепной эстонской художницы Валли Лембер-Богаткиной.

Я видела рисунки отца. Владимир, старший брат Георгия, известный кино- и телеоператор, приносил их к нам в редакцию. И я, помнится, поражалась тому, что, оказывается, помню многие из этих рисунков, хотя не видела их много лет. Книга-альбом с текстовыми пояснениями самого художника вышла в начале семидесятых. Но столь удивительными в своей лаконичной выразительности были эти рисунки, что забыть их было просто невозможно. Недаром Сергей Смирнов, известный писатель, говоря об этой книге-альбоме, писал, что со временем значение ее будет возрастать, и многие люди, желающие понять, осмыслить подвиг поколения сороковых годов прошлого столетия, подвиг отцов наших и дедов, будут благодарны художнику за его цепкий, памятливый глаз, точную и быструю руку. Я и сейчас помню летящие контуры его рисунков, их бегущие линии, их особую выразительность.

Точность рисунка — это у Георгия от отца. А от матери — монументальность. Валли Лембер-Богаткина начинала в молодости как монументалистка. Потом стала писать акварели. И они замечательны, ее работы, с этим ее поразительным своеобразием...

Помню старый снимок, который однажды видела у старшего брата... Отец склонился над книгой, а из-за его плеча выглядывают мальчишки — Владимир и Георгий. Задумчиво смотрит на них мать. А за спиной — большое мозаичное панно. Тогда Валли работала над ним...

Удивительно красивые лица... В Таллинне и сейчас есть люди, которые хорошо помнят Валли и Владимира в их молодые годы. Говорят, он был не просто талантливый художник. Он был настоящим человеком. Истинным мужчиной... А Валли была прекрасна. От ее лица на старом снимке просто невозможно оторваться. Мальчишки же выросли и стали известными мастерами.

На открытии выставки я часто ловила взгляд Валли, устремленный на сыновей. Как будто она тихонько удивлялась: неужели эти рослые красавцы-мужчины, так выделяющиеся в толпе, эти признанные мастера, действительно ее сыновья? Неужели это те самые мальчишки, которые когда-то прижимались к отцовскому плечу? И может быть, наверное, уже не в первый раз пожалела про себя: жаль, что отец не дожил до их успехов. Невозможно было не почувствовать, какая близость существует между Валли и ее сыновьями. Словно крепкие нити протянуты между ними...

Удивительная это была семья. Отец не мог оторваться от художественной, общественной жизни Москвы, а мать — от Эстонии. И жили они фактически на два дома. Правда, тогда это было проще. Не было границ...

Их московский дом был местом встреч, сбора российской и эстонской художественной интеллигенции. Сюда, в этот теплый, гостеприимный дом словно притягивались интересные люди. В шуме выставки, забыв о торжественности момента, о том, что рядом множество гостей, Георгий вспоминал, как в их доме бывали вахтанговские актеры, как он слушал Ульянова, Яковлева, как спорили на кухне художники, друзья отца. Сюда же приезжали люди из Эстонии. Здесь собирались эстонцы, учившиеся в Москве. Знали, в этом доме их обогреют, помогут в случае необходимости.

И таллиннский дом был похож на московский. В том смысле, что здесь тоже часто собирались, говорили, спорили... Никогда не делили людей по национальному признаку. Важен был только человек, его личность. В этом доме соприкасались две культуры. Да что там — соприкасались... Они свободно взаимодействовали, пересекались, дышали одним воздухом.

В этом доме жила свобода интеллигентности, свобода воспитанности, особой деликатности. Не скрою, мне рассказывали об этом доме люди, бывавшие там. И всегда в этих рассказах звучала нотка ностальгической грусти, легкой тоски по ушедшему, благодарного уважения к тому, что было. Вспоминали об атмосфере талантливости, душевной щедрости, которая была такой захватывающей, о нравственном, этическом климате этого дома. Какими могли вырасти сыновья в такой атмосфере, в таком доме, в такой семье?

Между прочим, театральные маски Георгия тоже в определенном смысле — от матери. У Валли есть серия портретов театральных деятелей Эстонии. В доме бывали Вольдемар Пансо, Тийт Куузик, другие люди с известными фамилиями. Да и Георгий дружил с актерами. С Юри Крюковым, например, с Сулевом Луйком... Сам он сказал, что его театральные маски — своеобразный поклон театру.

Удивительно, но многие его вещи имеют свою историю. Историю своего возникновения, историю существования...

Вот эти орхидеи, например... В школе, где учился сын Георгия, сложилась традиция: весной устраивался вечер для учеников и родителей. Был непременный концерт, дети выступали на сцене, сказал Георгий, танцевали, пели и читали стихи, а мамы в зале тихонько плакали... А потом одна из мам награждалась орхидеей. Это было очень трогательно и красиво. Только доставать орхидеи было достаточно сложно. Это сейчас они продаются чуть ли не в каждом цветочном магазине. А тогда... И возникла идея: заменить живые, хрупкие, эти быстро вянущие цветы — керамическими... И теперь каждый год на торжественном вечере весной одна из мам получает бело-синюю орхидею Георгия. Орхидею, выточенную на гончарном круге и закаленную жаром в 1250 градусов. Орхидею, в которой осталась жить сила рук Георгия и частичка его души. Вообще во многих его вещах есть это — дыхание его раздумий, терзаний, проб, выводов.

Да, он много взял от своих талантливых, ярких родителей. И все-таки... Он вошел в искусство самим собой. И сумел самим собой сохраниться, что нередко бывает куда трудней.

Между прочим, долгие годы он был Юрием, Юрой. Так называли его в семье, так звали его в школе. Но теперь он — Георгий... А Юрием зовут его сына. И Георгий считает, что с этим именем теперь будут связываться успехи следующего поколения этой семьи. Сын пока еще студент Таллиннского Технического университета, но у него уже есть свой ансамбль. Он сам играет на многих инструментах — на рояле, гитаре, барабане, кларнете. И уже видно: у него будет своя дорога в жизни, может быть, в искусстве. Как у каждого в этой семье. Хотя корни общие...

Словом, цепочка продолжается. Млечный путь ведет дальше...