Прекрасная и запретная

Известный российский драматург и прозаик Владимир АРРО рассуждает об отношении русского человека к Эстонии.

Евгения ГАРАНЖА

Быть может, Владимир Арро еще вернется в эстонский театр. Фото Николая ШАРУБИНА

Последние семь лет Владимир Арро прожил в Германии. В России продолжал бывать каждый год. Разлука с Эстонией, откуда родом его отец и где у самого писателя одно время даже был семейный хутор, получилась более долгой. Воссоединение произошло благодаря книге воспоминаний «Tere, Эстония!», которая вышла у Арро в ноябре прошлого года в эстонском издательстве Ilo. Нынешнее интервью писателя «Молодежи Эстонии» можно считать своего рода продолжением начатого тогда рассказа.

— Свою книгу вы обрываете на начале 90-х. Как развивались ваши отношения с Эстонией за прошедшие с той поры десять лет?

— Когда я на днях побывал в ностальгической поездке по моим местам в Эстонии, я увидел странную вещь: времени как будто не прошло нисколько. Уже на второй день зрение мое и все чувственные окончания настолько адаптировались, что мне казалось, будто я был тут месяц назад или в прошлом году, и не было этого десятилетия.

Надо сказать, что все мои друзья, встречавшие меня в тех местах, говорили: «Волли, так это же было только вчера! Мы же виделись совсем недавно!» И действительно, внешне вся жизнь нашей округи в Южной Эстонии осталась в том состоянии, в каком я ее покинул. Только вот произошли отдельные странные, почти фантастические изменения. Допустим, моя соседка старушка Вирве может теперь из коровника позвонить своему зятю и сказать: «Тут у коровы что-то нога приболела, пойди посмотри!» Этот карманный телефон так преобразил отношения между людьми, что десять лет назад это могло только присниться. У нас там никогда не было телефона, и мы всегда кричали по воздуху. За два километра было слышно, кто что кому кричит.

— Что стало с вашим покинутым хутором? Им по-прежнему владеет Марью Лауристин?

— Да. Мы сходили туда вместе с Тынисом Леппом, у которого я когда-то купил хутор. Так что два владельца пришли посмотреть на руины своей брошенной жизни. Но очень порадовались. Хорошие изменения там произошли. Много построено. Благоустроено так, как этого хотелось бы мне. Но к сожалению, в свое время средства не позволяли, и не было наверное у меня такой хозяйственной сноровки. Они сделали очень много замечательного. Там бывает много молодежи, гостей из Тарту и Таллинна. Видимо, очень интересная публика собирается. Я там оставил свое старое пианино, и хозяева говорят, что у них проходят музыкальные вечера. Это как раз то, о чем я мечтал. Традиции продолжены, и я рад, что хутор в хороших руках и стал культурным центром тех мест.

— С момента вашего знакомства Марью Лауристин успела побывать в рядах ведущих политиков. Это как-то отразилось на вашей дружбе?

— В этот раз я Марью и ее мужа не видел. Только дочь, внуков. Я всегда держал Марью за единомышленника. Тогда, в 90-х годах мы — она здесь, а я в Петербурге — участвовали в исторических процессах на одной стороне баррикад. Познакомившись на почве этого хутора, поняли, что мы — люди из одного профсоюза, как говорится. Независимо от того, в каких странах мы живем.

А отношение Марью к России всегда было правильным и реалистическим. Я даже думаю, что за эти десять лет отношение к России у эстонской интеллигенции не нивелировалось и не сгладилось — какое-то чувство потери до сих пор существует. Мой покойный друг Хейкки Харавеэ, актер тартуского театра «Ванемуйне» и сосед по хутору, всегда говорил, что связь эстонского театра с Москвой и Петербургом, с культурными центрами России очень благотворна. И по сути дела через Москву эстонцев знает Европа. И это действительно было так. Я не знаю, как сейчас эстонский театр котируется на европейской театральной тусовке, но я думаю, что русский театр эстонскому вреда точно не принес. И, наверное, это справедливо и для других искусств. Интеллигенция не должна быть под влиянием политической погоды. Жить надо другими ценностями, которые над национальными и политическими веяниями. Может быть, во мне больше космополитизма, чем в коренном эстонце, но что-то мне подсказывает, что здоровый космополитизм, когда люди искусства тепло относятся друг к другу, — это общемировое явление.

— Иногда кажется, что в процессе разъединения Эстония и Россия были ближе друг к другу, чем сейчас, когда можно мирно соседствовать, а не получается.

— Я думаю, что некоторые проблемы, которых нет, искусственно провоцируются. Скажем, проблема русского населения Эстонии, мне кажется, решена настолько цивилизованно, что надо быть очень вздорным человеком, чтобы требовать чего-то большего. Причем это не только мое мнение. Когда мы ехали в поезде, я слышал громкий разговор между русской жительницей Эстонии и русскими, которые едут сюда. И она им доказывала, что все это ерунда, ничего плохого нет между эстонцами и русскими.

Я скажу, что русский человек, особенно человек европейской части России, носит Эстонию в душе как что-то прекрасное, что существовало полулегально и запретно в советские времена. Тогда можно было приехать в Таллинн и вдохнуть совсем другой воздух, независимо от того, была тут партия, не было тут партии. Сам уклад здешней жизни, быт, отношения между людьми были, как форточка с чистым воздухом. И так оно и осталось. Мои приятели-писатели в Петербурге, когда знакомились с моей книгой, говорили: «Ты молодец, что об этом написал. Это наше святое, то, что должно сохраниться». Никакого естественного конфликта между нашими государствами, а между людьми и подавно, не может получиться.

— Когда ваши пьесы последний раз ставились эстонским театром?

— Боюсь, что очень давно. Я думаю, что последняя работа была «Колея» в театре «Ванемуйне» с режиссером Эндриком Керге. Когда я ему десять лет назад показал свою следующую пьесу «Трагики и комедианты», которая была поставлена во МХАТе, он очень высоко ее оценил, но сказал, что эстонский театральный рынок этого уже не примет.

— И продолжения сотрудничества не предвидится?

— Мы как раз сегодня встретимся и обсудим эту тему. Я думаю, что у Эндрика тоже произошли какие-то профессиональные переоценки. Я вчера разыскал на чердаке у своего соседа книгу, которую там оставил, «Тоомас Нипернаади» Гайлита. Я жалею, что у меня не было ее под рукой, когда я писал «Tere, Эстония!». Мне очень близка эта книга. Ее герой просто мой человек. Я там вижу хорошие возможности. Так что обсудим, что можно сделать.

— Если бы вас попросили написать пьесу для местного театра, это была бы пьеса об Эстонии?

— Ну вообще это немножно искусственно для русского литератора переходить на реалии другой страны. Если бы мне предложили написать пьесу о немецкой жизни, я бы никогда не взялся. Об Эстонии, может, и взялся бы. И в этом случае я написал бы пьесу примерно по тем же мотивам, которые есть в книге «Tere, Эстония!». С главным героем Тойво Тедером, моим любимым трактористом, который любит косить и работать по 20 часов в сутки. При том, что мои соседи говорят: «Ну что ты носишься так со своим Тойво — это же так все примитивно и просто!» — я считаю, что это характер для национального эпоса. В нем такая победительная сила, такой напор оптимизма и желания, умения работать, что это все мрачные мысли сметает. Прекрасный эстонский характер! А вы меня провоцируете написать пьесу об Эстонии…

— А в России такая пьеса могла бы быть понята и принята? Или ее постигла бы та же участь, что и ваших «Трагиков и комедиантов» в Эстонии?

— Только как пьеса зарубежного театра. Потому что такой характер в русском крестьянстве найти очень трудно. Там настолько все выжжено огнем, все задатки! А Тойво — это человек натуральный, цельный, выживший, несмотря ни на что, одной силой своего характера. Я думаю, что в России это было бы неинтересно.

Биографическая справка

Владимир Арро родился в 1932 г. в Ленинграде.

Автор пьес «Высшая мера», «Смотрите, кто пришел!», «Колея», «Пять романсов о старом доме», «Женщины, которых мы любим», «Трагики и комедианты». Выступал в качестве сценариста (фильмы «Прости нас, сад...» (1988), «Неприкаянный» (1989). В последние годы пишет прозу.