Разговор об искусстве жить и жизни в искусстве с известной актрисой Еленой ПРОКЛОВОЙ.
Ее юные героини – «Звонят, откройте дверь!», «Гори, гори, моя звезда», «Сказка странствий» – поражали своей неподдельной искренностью. В том, что это редкое свойство актриса пронесла через годы и роли, мы убедились в который раз, увидев Елену Проклову в аншлаговом спектакле «Все проходит» режиссера Дмитрия Астрахана, хорошо знающего, что нужно зрителю…
Перемена участи, закономерности взросления
- Ваша судьба складывается таким образом, что может показаться, будто свыше вам было назначено прожить несколько совершенно различных жизней. Вы лично усматриваете в этом знак судьбы?
- Но ведь дано это не мне одной – у любого артиста, скажем так, с благополучной актерской судьбой, есть возможность делать какие-то перерывы в творчестве, вкушая жизненное разнообразие.
- Однако редко кто пользуется такой возможностью: видимо, страшно упустить что-то очень для себя важное. Вам – не было страшно?
- Нет, я думаю, что такие вот антракты вполне естественны. Человеку ведь свойственно меняться с течением времени, проживая разные жизненные периоды. Мне кажется, это закономерности взросления.
- Как правило, если биография столь ярко начинается лет в десять-одиннадцать, как это было в вашем случае, с годами она чаще всего тускнеет. У вас опять-таки все было иначе.
- Вот за это я действительно благодарна судьбе, ибо она меня, безусловно, балует и постоянно делает подарки: это и прекрасные роли, и сказочные партнеры, и замечательные мужья, и хорошие дети, и огромное количество друзей, и поездок по всему миру – я не обижена в жизни, тьфу-тьфу-тьфу…
Нет такого понятия - игра
- Интересно, снимаясь в своем первом фильме «Звонят, откройте дверь!», вы уже тогда понимали, какие необыкновенные люди играют рядом с вами?
- Но это особый мир, совершенно отличный от остального, и именно он во многом определил мое решение стать актрисой. И мои ожидания подтвердились: рядом были Ролан Быков, Ия Саввина, Олег Ефремов - не просто мастера, актеры феерические! – и я смотрела на них во все глаза. Слава Богу, в те времена пленка была плохая, техника тоже, и делали много дублей - восемнадцать, двадцать, и каждый дубль был настоящим спектаклем, совершенно не похожим на предыдущий. Хорошо помню, как однажды у меня уже закончился съемочный день, можно было ехать домой, а я все стояла и завороженно смотрела, как снимается в своем крошечном эпизоде Олег Николаевич Ефремов…
- Вы, конечно, помните, как рождалась самая первая роль – это были долгие репетиции, неимоверный труд или же естественное продолжение той детской жизни, которая текла вне съемочной площадки?
- Уже повзрослев, я поняла, что мне как актрисе очень повезло и в том, что я так рано начала заниматься этой профессией, и в том, что со мной работал замечательный режиссер Александр Митта. Он не использовал мою детскую индивидуальность, он действительно со мной работал, как с маленькой актрисой, как с маленьким взрослым человеком: объяснял, что переживает моя героиня, что она должна чувствовать, почему она это чувствует, как это влияет на ее жизнь, то есть очень подробно разбирал вместе со мной характер и психологию отношений с другими людьми. А поскольку все это происходило со мной, можно сказать, в младенческом возрасте, то, наверное, игра стала для меня сродни жизни: я не распределяла свое существование между кино и жизнью. И так уж с детства сложилось, что у меня вообще нет такого понятия – игра, и я даже не очень хорошо понимаю, что это такое. Многие актеры говорят «я вхожу в образ», а как это бывает в реальности – мне не совсем понятно, потому что у меня все происходит как-то иначе.
- Но все-таки ваша семья была не так уж далека от кино, и вы были не из тех детей, которых ассистенты хватали прямо на улице и тащили на киностудию.
- Ну, это как посудить. Я ведь родилась в семье военнослужащего, жила с мамой и папой, а дедушка, который имел отношение к кино, жил отдельно. Правда, мой папа, преподаватель Военно-политической академии, военным вообще-то не был: он – кибернетик, человек науки. А все мои идеалы простирались в сферу старшего брата, художника, и его друзей: это была моя компания, мне нравилась ее атмосфера, их разговоры, и отношения, и дружбы – вот что в основном определяло мое отношение к жизни, а вовсе не актерская среда.
- А в себе нынешней узнаете ту поразительно искреннюю девочку с удивленным взглядом?
- Я вообще не изменилась, честно вам скажу! Какая была, такая и осталась, разве что постарела… Хорошо, повзрослела. А отношение к жизни не изменилось. И какие-то главные идеалы – жизнь меня не поломала, чтобы им изменить.
- Могла поломать?
- Многих ведь ломает.
Столь гордый театр…
- Вы двадцать лет отдали сцене МХАТа, это очень большой срок. Обычно театральные актеры по большому творческому счету открещиваются от кино. Вам это сделать трудно.
- Нет, я люблю кино. Не могу сказать, что оно мне дороже, но вслед за многими театральными актерами не могу повторить, что главное дело жизни – театр, а кино – так, постольку-поскольку. Может, потому, что одинаково естественно чувствую себя и на сценической, и на съемочной площадке. Во всяком случае, киношная суета и специфика съемочного процесса мне не мешают, возможно, потому, что к этому привыкла с детства. И очень дорога сцена: я счастлива, что у меня было такое количество ролей во МХАТе, что с ним прошла весь классический репертуар - Чехов и Мольер, Горький и Островский, еще раз объездила с театром весь мир. Я благодарна МХАТу за эти двадцать лет.
- А он вам, как вы думаете?
- Понимаете, это столь гордый театр, что ни одному актеру не давал понять своей благодарности: он всегда одаривал нас счастьем служения ему и никогда не давал расслабиться, почувствовать нашу взаимосвязь, мол, какая прелестная пара, театр и я, – нет, это всегда было снисхождение, мы все были наложники у нашего театра.
- Меж тем вы не могли не знать, что многие зрители ходят «на Проклову», как ходят на других знаменитых актеров.
- Конечно, было приятно, когда приходила брать билеты или контрамарки для своих друзей и слышала от кассирши: «Леночка, на ваш спектакль все билеты куплены!» - вот это «на ваш»!
Энергетическая связь
- Вот и сейчас, в Таллинне, на ваш спектакль «Все проходит» были проданы буквально все билеты.
- И то, что это в Таллинне, мне особенно приятно: я так дорожу своим старым преданным зрителем!
- Невероятный кассовый успех антрепризы относят на счет знаменитых актерских имен, а известность эти имена, как правило, обретают за счет кино. При этом почему-то все отказываются принимать во внимание, что хороший актер кино украшает спектакль той естественностью сценического существования, на которую многие театральные актеры просто не способны. Вы согласны?
- И да, и нет. Тут может существовать множество различных точек зрения, и ваша вполне правомерна. Но поскольку я все же актриса театральная, и окончила лучший по тем временам театральный вуз страны, Школу-студию МХАТ, для меня очень важна, например, постановка голоса, понимание того, что такое последний ряд, до которого нужно донести все эмоции и реплики, - все это требует от актера определенной степени именно что театральности. То, о чем говорите вы, мне понятно и, думаю, существенно, скорее, для так называемых малых сцен, где немного публики, где актер должен использовать технику кино. А мне очень нравится именно театральная работа, и это вовсе не означает, что я играю грубее или пафоснее, чем в кино, - это просто иное проникновение в образ, иное его наполнение, иная связь со зрителем, как мне кажется, энергетически более емкая.
Дмитрий Астрахан, попытка анатомии успеха
- Спектакль «Все проходит» поставлен режиссером Дмитрием Астраханом по пьесе Олега Данилова. Пожалуй, все до единой работы этого тандема пользуются необыкновенным зрительским успехом, что лично мне до некоторых пор казалось непостижимой загадкой… Вам нравится режиссер Астрахан?
- (После паузы) Я-а-а… Ну, поскольку это не мой муж, и не любовник… Я не могу сказать, что он мне нравится, это немножко иная категория… Он, безусловно, очень интересный режиссер. А вот нравится или нет… он герой не моего романа.
- Но я тоже не это имею в виду. Я имею в виду то, что ему очень неплохо удается… спекулировать? Нет, слишком грубо. Скажем так, он очень ловко играет на самых простых человеческих чувствах из области «ты меня любишь? я тебя да».
- Мне раньше тоже так казалось. Но знаете, он удивительная личность. И это открытие было для меня поразительным, потому что внешний цинизм меня всегда очень напрягает, хотя понимаю, что за этим кроется какая-то глубокая человеческая боль, трагедия, сквозь которую он никому не дает проникнуть. Поначалу меня шокировал этот цинизм, такой яркий, темпераментный… Но вдруг поняла, что это такой уязвимый человек и просто не нашел другой формы общения… Он настолько тонко ощущает какие-то вещи и настолько грубо пытается их объяснить, что очень многие просто не проникают в эту технологию… Первое время я даже терялась у него на съемочной площадке, не зная, как с ним общаться, и совершенно не понимала задач… Я была в шоковом состоянии, потому что меня возмущала форма общения. Об этой нестыковке много можно говорить… Но когда я поняла, насколько это ранимый человек, немедленно велела себе обо всем забыть и – довериться ему в работе. И стало безумно легко: он так интересно и необычно раскрывает тему! Знаете, он, как ржавый консервный нож, которым, казалось бы, ничего открыть невозможно, просто обдерешься об эти края. Но, оказывается, только он открывает банку, потому что никаким изящным ножом ее не открыть. Не знаю, может, слишком грубое сравнение, но ведь действительно - открывает, потому что умеет это делать. И многие замечательные актеры с удовольствием работают с ним, и некоторые даже по второму разу.
- Вы сказали, что работали с Астраханом на сцене и на съемочной площадке. Я что-то никак не могу припомнить его фильм с вашим участием.
- А это «Желтый карлик», он еще не вышел на экран, у меня там главная женская роль. Вы знаете, желтый карлик – так ведь называют солнце.
Что такое – работа?
- Вы восемь лет жили без кино, без театра и, насколько я понимаю, без столицы. Если верить многочисленным телепередачам, все это время вы варили варенье, солили огурцы…
- И помидоры тоже.
- А жили как все эти годы?
- Жила потрясающе: я родила ребенка! И все эти восемь лет ушли не на соленья и варенья, которые были как бы побочным продуктом проживания на земле, – именно в это время я совершенно осознанно испытывала чувство и состояние материнства. Я поняла, что такое вынашивать, что такое растить ребенка, не между репетициями и съемками, а отдаваясь этому занятию полностью. Это совершенно особая жизнь, это великий дар, который можно оценить, только его прочувствовав. И, наверное, мой сегодняшний актерский багаж пополнен только за счет всех этих испытаний, мыслей и чувств, которых я доселе не знала.
- И в стихию эту погрузились совершенно осознанно?
- Понимаете, к какому-то моменту я поняла, что уже давно стою на эскалаторе, который идет вниз, а я упорно карабкаюсь по нему наверх. Казалось, уже сыграны все роли, и в партнерах побывали все великие актеры, и в учителях были самые замечательные режиссеры, и уже весь мир объезжен, по всем музеям похожено, любимые книги прочтены, лет немного, а делать нечего – жизнь течет из ниоткуда в никуда. И я пыталась в этом разобраться: что значит – делать нечего? Так ведь не бывает, да? Значит, что-то внутри меня несовершенно – что? Я долго копалась, разбиралась… Я понимала, что пропустила огромный этап в жизни, чисто человеческий, и, может, поэтому мне перестало быть интересно в профессии: то, что знала, уже реализовала, растиражировала во многих своих ролях. Значит, требовалось еще что-то про это понять. Более того, меня стала наказывать судьба какими-то чисто человеческими проблемами, трагедиями, и я понимала, что это тоже не случайно. А так как по жизни она ко мне благосклонна, то горе, которое мне посылала, было как бы в помощь. И я очень серьезно за себя взялась. И даже соленья и варенья были для меня трудотерапией, потому что, уехав жить в деревню, можно было ничего там не делать, а просто слушать, как поют птички. Но я понимала, что нельзя выходить из профессионального ритма, из дикого ритма работы. Неважно, снимаюсь ли я в фильме, копаю ли грядки, или ухаживаю за ребенком, или рублю дрова, или принимаю гостей, - я должна быть в форме, я должна – отдавать. И эта моя кладовка с диким количеством солений, к которым я давно уже привыкла, и мне ничего не стоит накрутить эти банки, – все это был тренинг, иначе пошел бы откат назад. И именно поэтому у меня не было проблемы вернуться в профессию: я работала все время. Ведь что такое на самом деле работа? Собрать все, что ты умеешь, и талантливо выдать результат.
- Тогда что же послужило сигналом к возвращению?
- Звонок Димы Астрахана, который застал меня на море, во время отдыха. Сначала позвонил мой супруг и сказал: «Этому человеку я не смог отказать: он такой настырный и достал меня так, что, несмотря на твой наказ никому не давать номер телефона, ему пришлось дать. Так что знай, тебе будут звонить».
- И это было приглашение в спектакль «Все проходит»?
- Нет, это был фильм «Желтый карлик». А после него он с нами, теми же героями, что были в фильме, сделал спектакль. Но это совершенно разные темы и разные произведения.
Девочка-улыбка
- Меж тем ребенку, сыгравшему, можно сказать, философскую роль в вашей судьбе, уже семь лет. Вы сами были взрослым маленьким человеком и наверняка знаете природу взаимосвязи между процессом и результатом.
- Сейчас начну выступать в роли совершенно безумной матери и голосить: ой, какая моя Полина хорошенькая и замечательная, и как я ее люблю!
- Мы видели ее по телевизору: в том, что хорошенькая, нет сомнений. Пошли дальше…
- Но это все, что я могу сказать, потому что действительно безумно ее люблю, и при этом знаю наверняка: она удивительно легкий и добрый человек! Для меня это такой подарок, потому что сама я человек не очень легкий: я такая… пунктуальная, педантичная, дотошная до мелочей, во всем могу разобраться, и все это не исключает к тому же взбалмошности. Это настоящий ужас для людей, которые со мной общаются! А с Полиной очень легко: она очень доброжелательная, она всегда весела, у нас в деревне ее зовут «девочка-улыбка». Она – умница, по-настоящему работает, и в школе, и с педагогами, и учится верховой езде, и музыке, и английскому. И в свои семь лет уже достаточно развитой человек: у нее свои мысли, свои представления о мире. И я ей выделяю свободное пространство для ее маленьких секретов и своей личной жизни: ей уже можно доверить какое-то пространство времени, в котором она сама решает, что ей делать, чем заниматься, о чем думать, как хитрить... В общем, маленький замечательный человек.
Многое было, не все прошло
- И все же, Лена, как ни считай и ни отсчитывай, вы все равно еще очень молоды. Что будете делать дальше?
- Ну, еще, может, рожу… (Смеется) Нет, с этим, наверное, уже пора завязывать, потому что просто неприлично. Хотя… как судьба пошлет. Не знаю, честно говоря. Мне очень хочется серьезной работы, которой до сих пор, увы, нет. По-настоящему серьезной, такой, чтобы она была действительно этапной. Тем более, время сейчас такое: народ этого ждет. Публика-то ждет, публике хочется не просто хорошего спектакля, не просто замечательной игры артистов… Мне самой как зрителю хочется такой работы, которая могла бы что-то определить в судьбе. Как это раньше бывало, да? Ходили люди на спектакли МХАТа - и помнили о них до смерти. И для них это что-то означало в судьбе. Хочется чего-то такого, что могло бы повлиять на мировоззрение человека, на состояние его души…
- Мир другой, поэтому иные на него воззрения…
- Мир, может быть, и другой, но я думаю, все еще реально, все еще возможно. Не все прошло. Все не проходит…
